НАШ ДОМ – ЗЕМЛЯ

А.Л. Чижевский
ОТ АСТРОЛОГИИ ДО КОСМИЧЕСКОЙ БИОЛОГИИ

Может быть, первый человек, посмотревший внимательно на звёздное небо, распростёртое над ним в тишине тёмно-синей ночи, понял, что хор движущихся в вышине светил составляет нечто общее с его подножием — Землёю и не может поэтому не иметь с нею прямой, хотя и невидимой связи. Из такого элементарного наблюдения, подкреплённого доводами самой непритязательной логики, родилась та «мнимая» наука, которая называется астрологией. Все народы прошли через эту прелиминарную стадию звёздоведения, стоящую между астролатриею, или поклонением звёздам, и астрономией, или наукою о небе. У аккадийцев в Месопотамии, за 2000 лет до н. э., затем в Вавилонии и Ассирии, Индии, Персии и Египте мы находим первые следы звездочётства, помогавшего царям, полководцам и простым людям при разрешении сложных вопросов, касавшихся страны и жизни. Только одно племя иудеев безразлично относилось к астрологии: звёздные глубины ночного неба ничего не говорили их духу, и, как следствие этого, вся космогония их, всё их мировоззрение носило тяжёлый и угнетающий характер. Лишь число «семь» навсегда приковало их внимание. Своего пышного расцвета астрономическое знание достигло у халдеев. Они учили, что земные явления лишь отражают движение небесных светил, действие которых на Землю неодинаково. Солнце и Луна своими размеренными, правильными движениями чертят постоянные линии, ткут основу земной жизни. Остальные пять планет определяют собою всё случайное и временное. Совместным влиянием семи планет прядутся сети жизни. От их влияния зависят лето и зима, дождь и засуха, жизнь и смерть, способности и свойства человека. Расположение планет в час рождения определяет всю дальнейшую жизненную карьеру. Ввиду того, что это расположение никогда не повторяется в совершенной точности, никогда два дня, два человека, два цветка не бывают тождественны. Но если все явления в подлунном мире вызываются движением планет, то, зная эти движения заранее, сведущие люди всегда могут предсказать грядущий ход событий. Так возникли искусство или наука, которые в течение нескольких тысячелетий неустанно приковывали к себе внимание всего культурного человечества и считались божественным венцом человеческого знания. С незапамятных времён могущество халдейских жрецов было связано с искусством изощрённого наблюдения, которое в конце концов превратило их религию в астрономию. Понятно поэтому, что древние греки и римляне, ознакомившись с халдейскою мудростью, с величайшим почётом и удивлением отзывались об астрономических познаниях халдеев. Зерно астрономической магии было в своё время занесено в Грецию. Гадание по звёздам, определение по ним счастливых и несчастливых дней, предугадание судьбы человека по положению созвездий в час его рождения и всё то, что относится к астрологической мантике, в Греции долгое время было неизвестно. Астрологическое учение стало распространяться там только со времён Александра Македонского. Здесь в народном сознании возник догмат о «всемирной симпатии» — основном свойстве мира, связывающем узами все предметы и явления Вселенной. Догмат этот возник как результат мудрости халдейских астрологов, преломлённый через призму первоначальной греческой философии и окончательно оформившийся в V и IV вв. до н. э. Ионийские мыслители устанавливают догмат единого происхождения Вселенной из единого одушевлённого вещества, подкрепляя своими философскими концепциями постулат бессознательной веры этого независимого и самолюбивого народа, бывшего на «ты» со всем бытием. Гераклит (конец VI?начало V в. до н. э.), считая человеческую душу «искрой звёздного естества», тем самым учил, что в человеческой душе живёт и действует тот же огонь, который сияет в далёких звёздах. Учение Гераклита значительно содействовало научному обоснованию догмата всемирной симпатии, получившего ещё более достоверное и наглядное подтверждение в ряде философских положений Эмпедокла (V в. до н. э.). Его учение о четырёх стихиях, комбинации которых создают всё существующее в мире, дополненное Аристотелем (384?З22 до н. э.), становится одной из важнейших аксиом астрологического знания. Наконец теория «излияния» Эмпедокла, согласно которой предметы влияют даже на далёких расстояниях один от другого и человек может воспринимать излияния звёзд, послужила руководящим принципом астрологии. И теория эта была приемлема грекам ещё потому, что она стояла в полном согласии с современной греческой физикой: так, Эпикур (341?370 до н. э.) объяснял зрительные ощущения постоянными отделениями от предметов «призраков», влияющих на орган зрения, — теория развития выразилась через много столетий в теории «истечения» Ньютона (1643?1727), получив в несколько видоизменённой форме математическую базу в трудах Планка (1858?1947) и Эйнштейна (1879?1955). Ионийские мыслители и их последователи, исходя из непосредственных наблюдений природы и дополняя их железной логикой мышления, охватили основные философские и научные проблемы, над разрешением которых тщетно бьётся человечество вот уже свыше двух тысячелетий. Из Греции астрология проникает в Рим. Божественная сила звёзд в умах римлян признавалась несомненной, и сила эта распространялась на всех людей благодаря могучему и таинственному «влиянию», как впоследствии говорили римляне. Звёзды были для них не только знаками, по которым можно было судить о наступлении благоприятного времени для того или другого дела, но они воздействовали и на интимную жизнь человека, влияя на его душу и тело. Убеждение в последнем позволило позже Петосирису обогатить астрологию астрологической медициной. И разве в современном нам термине «инфлюэнца» не слышится отголосок магической связи между явлениями? Римские императоры, учёные, поэты, писатели, историки имели недюжинные познания в астрологии. Вергилий (70 до н. э. ? 19 н. э.), Проперций (ок. 50 ? ок. 15 до н. э.), Овидий (43 до н. э. ? ок. 18 н. э.) охотно излагают их своим читателям. В эпоху Траяна знаменитый историк Тацит (54?130), самый выдающийся ум того времени, осторожно высказал своё суждение об астрологии, полагая, что в ней есть зерно истины и что астрология уже дала явные доказательства своей правдивости в различные времена. Сенека (ок. 4 до н. э.?65 н. э.) признавал влияние планет и звёзд на жизнь человека. Септимий Север, Каракалла и Александр Север относились к астрологии настолько благосклонно, что были разрешены школы астрологического искусства. С другой стороны, из сочинений Цицерона (106?43 до н. э.), Секста Эмпирика (конец II?начало III в.), Плиния Старшего (23?79) видно, что астрология в Риме зачастую подвергалась осмеянию и даже гонениям, как например, во времена императоров Клавдия, Вителлия, Веспасиана. Стоик Посидоний (135?51 до н. э.), современник Цицерона, претворил астрологию из ведомства в общую и универсальную теорию природных сил и стал подлинным философом астрологии. На почве римского государства астрологии было суждено достигнуть пышного расцвета, стать центральной умственной силой во всей стране, получив официальную санкцию от императора Августа, и послужить причиною пролития первой крови за астральную веру, которая, как и для всех верований, явилась вернейшим, надёжнейшим и долговечным цементом, несмотря на все гонения и преследовании. Астрологии не чуждался и знаменитый грек Клавдий Птолемей (ок. 90?ок. 160), живший в Александрии во II в., который посвятил ей своё второе главное произведение. Но он оградил астрологию от науки, подобно тому как Посидоний оградил её со стороны философии. Птолемею же астрология обязана той систематизацией, которая придала ей подобие подлинной науки. И если греческая образованность и греческая философия послужили прочным фундаментом, на котором развивалось магическое знание, то, с другой стороны, чуткая и боязливая в религиозных делах душа италийца болезненно сознавала себя окружённой постоянным током отовсюду изливающихся божественных сил и на этой-то почве внутреннего верования астрология только и могла получить такую всеобщность п необычайную популярность в частной и политической жизни Рима. Влияние астрологии распространилось и на христианских мыслителей. Так, Ориген (185?253), комментируя книгу Бытия, доказывает, что звёзды не бывают созидательницами человеческой судьбы, а лишь её предвозвестницами, повторяя этим применительно к христианскому учению корифея неоплатонизма Плотина (205?270). «Движение звёзд, — учил этот последний философ античного мира, — предвещает судьбу каждого, но не создаёт её, как неправильно понимает толпа». В продолжение всего средневековья астрология своею практической стороною поддерживала в обществе интерес к астрономическим наблюдениям. И действительно, наибольший расцвет астрологии мы видим в Западной Европе в XIII, XIV и XV столетиях. При дворах европейских государей и в виднейших университетах, в Падуе, Париже астрология процветает как самостоятельное научное знание, несмотря на оппозицию многих просвещённых противников, например Савонаролы (1452?1498), Пико делла Мирандолы (1463?1494) и др. В XV и XVI вв. астрологией занимались выдающиеся умы. Так, Тихо Браге (1546?1601), величайший скандинавский астроном, основатель практической астрономии, научную деятельность до известной степени посвятил развитию и утверждению астрологии. В своей вступительной речи в Копенгагенском университете он открыто заявил: «Кто отрицает влияние звёзд, тот отрицает мудрость и противоречит самому явному опыту». Несмотря на нападки и гонения, которым подвергся Тихо Браге, он до конца жизни сохранил твёрдую веру в астрологию и бранил тех, кто отрицал её. Он говорил по адресу богословов и философов, пытавшихся опровергнуть астрологическое учение: «Что извиняет этих людей — это их невежество как в астрологии, так и в обыкновенном искусстве здравого суждения». Образованнейший человек своего времени Генрих фон Ратцау (1526?1598) был восторженным приверженцем астрологии. Он составил два учебника по астрологии, написал историю её развития и издал обширный трактат по астрологическому знанию. Затем необходимо указать на знаменитого немецкого гуманиста, реформатора Филиппа Меланхтона (1497?1560), бывшего также выдающимся и высокообразованным сторонником астрологии. Состоя профессором греческого языка в Виттенбергском университете, он открыл в нём курс лекций по астрологии, которые пользовались исключительным успехом, и в 1559 г. вышел второй курс его лекций. Даже Фрэнсис Бэкон (1561?1626), знаменитый английский философ, который одним из первых постиг великое значение эксперимента в естествознании, полагал, что астрология имеет все права на существование. Не отрицая возможности того, что великие земные события, как-то: эпидемии, наводнения, землетрясения, войны, восстания или переселения народов — могут быть вызваны планетным влиянием, он, однако, настаивал на преобразовании астрологии и находил нужным уточнить тот способ вычисления, к которому в то время прибегали. Во многих университетах астрологии отводили почтенное место, а в Болонье и Падуе существовали отдельные кафедры астрологии. Один из величайших учёных человечества, Кеплер (1571?1630), был не только замечательнейшим «математикусом», как он скромно именовал себя, но и проницательнейшим мыслителем и даже придворным астрологом. И хотя астрология давала ему средства к жизни, кто посмеет упрекнуть этого честного и прямого человека, не знавшего компромиссов со своею совестью, в том, что астрологией он занимался исключительно из-за денег? Те, кто изучили творения Кеплера, отвергнут это. Кеплер занимался и интересовался астрологией потому, что в основе своей она имела ту истину, которую Кеплер поставил краеугольным камнем своего философского представления о мире, о чём он писал в гениальном произведении, где изложил свой третий закон планетных движений (1619). Он являлся сторонником того убеждения, что существует общее начало, управляющее мировой жизнью, отдельные части которой крепко связаны между собой. Он направил свой творческий энтузиазм к объяснению устройства Космоса, который, по его мнению, покоился на принципе численных соотношений пифагорейцев. И это он доказал в открытых им великих и простых кеплеровых законах планетных движений. Много выдающихся людей в то время распространяли и проповедовали астрологическое учение. Укажем ещё на нескольких. Теофраст Бомбаст, иначе Парацельс (1493?1541); и Кардано (1501?1576), будучи ярыми приверженцами астрологии, соединили свои знания с алхимией, медициной и математикой. Нострадамус (1503?15б6) также был великим медиком своего времени и знаменитым астрологом. Последним крупнейшим астрологом того времени считается Жан Батист Морен (1583?1б5б). Увлечение астрологией охватило королей и владетельных князей того времени. К ним мы можем причислить Карла V, Рудольфа II, Карла IX, Генриха IV, Фридриха II, Луизу Савойскую, Екатерину Медичи и многих других. За средневековый период своего развития астрология создаёт ряд теорий, теорию жилищ, теорию экзальтации и депрессий, теорию аспектов, теорию терминов и пр. Основное стремление их — найти регулятивы для оценки влияния всех планет на человека и его дела. Для этой цели нужно было поставить их в условия взаимодействия и определить те или иные силы их влияний, которые могли в зависимости от целого ряда обстоятельств складываться, вычитаться, уничтожаться и т. д. Останавливаться на рассмотрении этих теорий мы не будем, укажем лишь, что теория экзальтации и депрессий пользовалась значительной популярностью. Об этом свидетельствует само слово «экзальтация», сохранившееся во всех языках в его первоначальном астропсихологическом смысле — увеличения или углубления психической энергии. Согласно этой теории, планеты влияют на человека, возбуждая или подавляя в нём те или иные душевные качества. Не менее любопытна и теория аспектов, в которой виден след вторжения в астрологию математического мистицизма Пифагора. Эта теория гласит, что планеты влияют не только на Землю и её обитателей, но и друг на друга. Таков прямолинейный вывод из догмата всемирной симпатии, относящийся к нему точно так же, как теория пертурбаций относится к принципу всемирного тяготения. Что можно было бы возразить против догмата всемирной симпатии, гласящего, что все части мироздания солидарны между собою, что часть подобна целому и зависит от него, что огонь сознания и огонь небесных светил родственны, что наше тело связано прочными узами родства с окружающими его стихиями, которые в свою очередь подвергаются влиянию космических сил? Ведь на этом, догмате покоилось всё миросозерцание греков и потом — римлян. Поэтому-то становится понятным, что, несмотря на ряд изумительных открытий в области математики, астрономии, физики, механики, медицины и других естественных дисциплин, теория о невидимых, неощутимых влияниях и излияниях сделалась единственной и основной для объяснения сил, действующих в физическом и психическом строе человека. В чём же заключалась таинственная и могучая сила астрологических постулатов, навязываемых людям вопреки всяким разумным методам доказательства? Где же таится зародыш астрологических верований, более двадцати веков волновавших человеческую мысль? Возникает также вопрос: умерла ли эта наука древности бесследно, не оставив в обширном строе человеческих знаний ярких памятников своего бытия, может быть изменившихся в форме выражения, но принципиально тождественных с первоначальными постулатами астрологии? И если нет, то не послужила ли астрология с её всеобъемлющим догматом побудительным стимулом, принудившим человеческую мысль к отысканию аналогичных принципов в сфере точного знания? В умах астрологов за тысячелетия до начала опытного изучения природы сложилось глубочайшее убеждение в том, что жизнь представляет собою лишь трепет космических сил, поток космической энергии, направленный сверху вниз. Источники этой энергии, таясь где-то далеко в небесных пространствах, щедро дарят миру эту энергию, приводят в движение звёздные сферы и производят на Земле все те разнообразные движения в мёртвой и живой природе, которые оживляют земную поверхность. Всё на Земле обязано ей, этой космической энергии: смена времён года, приливы и отливы морских вод, бури и грозы, бурное или спокойное движение соков и растениях, животных и людях. Объясняя мировой процесс вибрацией космических сил, астрология тем самым освобождала мысль от гнёта церковной догмы и освежала её дуновеньем широчайших просторов, шествовала впереди всех наук как их лучшее философское завершение, как передовой боец за свободу человеческого духа. Мы знаем, что ветвь астрологии — астроминералогия — выдвинула положение о мистическом родстве Солнца с золотом, Луны — с серебром, Сатурна — со свинцом и т. д. Это положение породило мысль о возможности превращения при помощи астрологических манипуляций металла Сатурна в металл Солнца и т. д. Из этого положения возникла алхимия, мать химии, астрологические постулаты которой блестяще оправдались в новейших достижениях электронной теории, в экспериментах Резерфорда (1871?J937) и т. д. Таинственные влияния планетных лучей, проникающих в тёмную комнату роженицы, наводят астролога-гуманиста Сируэло за четыре века до открытия Х-лучей Рентгеном на мысль: «Nullum esse corpus a luce intransible»*. Теория о семенной коробочке круга генитуры (domus filiorum) разве не является прообразом онтогонической теории XVIII в., принятой Лейбницем в вопросе о происхождении организмов? Цицерон, упрекая астрологию в том, что она сосредоточивала внимание лишь на звёздных излияниях, сделал указание на более мощное влияние климатических и топографических условий на человека, подготовленное Гиппократом и послужившее одной из исходных точек развития антропогеографических воззрений. Разработкою этих вопросов занималась астрометеорология — наука о влиянии звёзд, планет, комет и Луны на воздушные явления, метеорологические феномены и погоду вообще. Связанная с астрологией, астрометеорология старалась отыскать зависимость между указанными метеорологическими явлениями и явлениями в общественной и частной жизни. Таким путём научное положение о том, что среда сроднила себе личность, — положение, подтверждённое опытом и логикою, нашло первоначально своё выражение в астрологической магии. Наконец, что мы скажем о принципе всемирного тяготения Ньютона, разве Ньютон не претворил догмат всемирной духовной симпатии древних в догмат всемирной механической зависимости? Догмат всемирной симпатии и закон всемирного тяготения — разве это не одно и то же детище древней и новой мысли, разве не один и тот же у них корень и не одна почва? И подобно тому как Ньютон не допускал мысли об actio in distans** — непосредственном дальнодействии, так и древние считали промежуточную среду передатчиком всякого рода взаимоявлений,  — мысли, гениально развитые Фарадеем и закованные Максвеллом в его знаменитые уравнения. Астрология потерпела поражение, но её основной принцип не перестал существовать, наоборот, получил ещё более всеобъемлющее и непреложное значение для всех вещей и явлений мира. Пока мы исключали человеческую личность из общего строя природы, наделяя её свободной волей, независимой от механики Вселенной, мы не могли поднять вопроса о синтезе древнего догмата духовной симпатии с принципом всемирной механической зависимости. Но новейшая наука о природе человека судит об этом не так. Открывается всё большее число нитей, связывающих наше поведение — проявление нашей высшей нервной деятельности — с космическими и геофизическими явлениями окружающего мира. Пусть мы не признаём более основного постулата древней астрологии — всемирной симпатии, отрицая влияния небесных тел на нашу судьбу и состояние нашего духа, но мы инстинктивно сознаём наше непреодолимое влечение к симпатизирующей природе. Нет тела, не пропускающего свет. Действие на расстоянии. Мы видим, что вопреки имеющимся у нас доказательствам существуют различные нити, связывающие нас с миром, нити настолько тонкие, что наше сознание не умеет улавливать их... Но чем более увеличивается сфера человеческого опыта, чем больше в науке накапливается фактов, свидетельствующих о влиянии среды на личность, на её развитие и поведение, тем этот принцип астрологии приобретает в наших глазах всё большее значение, как наивная и одновременно величайшая догадка древних об основных свойствах нашего мира, основанного на принципах монизма Космоса! Невольно вспоминаются слова Лейбница (1646?1716): «Мировая связь в природе подобна тонкой, бесконечной, перепутанной ткани, в которой каждая часть бесконечными нитями связана со всеми прочими». С каким величайшим презрением принято смотреть на развитие и успехи астрологической мысли! Суеверие, обман, трусость, ложь — этими эпитетами стремятся заклеймить пятитысячелетнее движение и один из самых замечательных перлов творения человеческого духа. Астрономы XVIII и XIX вв. считали своим долгом очистить от подозрения своих великих предшественников и учителей, занимавшихся астрологией. В этом направлении некоторые доходили до самой незатейливой лжи, утверждая явно противоречащие истине мнения. Рассказывают, например, будто Тихо Браге «никогда не верил» в астрологию, а Кеплер занимался ею из «корыстных соображений» и т. д. Но как раз в данных пунктах легко уязвить и современную медицину. Она в этом отношении ничуть не счастливее астрологии: самый знающий и искуснейший врач может сомневаться в том, что обладает неопровержимыми законами. Возникает вопрос: почему мы питаем столь странную боязнь быть уличёнными в склонности к астрологии? Что преступного в том, что наши идеи приняли данное направление? Неужели же нашими поступками руководит боязнь быть уличёнными в грубом невежестве, быть сторонниками идей якобы «псевдонаучных», а потому постыдных, быть подвергнутыми осмеянию со стороны капралов современной науки, вооружённых невежеством и дубинами поношения? Поистине приходится удивляться лишь необычайной трусости, которую испытывают многие перед неразумным мнением человеческой массы. Там, где мы видим мельчайшее зерно искажения, уже не должно быть места огульной хуле, как бы ни были сомнительны результаты поисков. В поисках этих зёрен и заключается вся сущность интеллектуального прогресса человечества. Мы слепы в нашей современности. Глумясь над тем, что взлелеяла и над чем страдала мысль наших предков, мы сами со всеми своими аподиктическими истинами века становимся объектом насмешек будущих поколений: несравненно смешнее тот, кто позволял себе смеяться над упорным трудом в поисках истины. Мы сами превращаемся в обманутых, как говорил Вольтер. Нужно быть достаточно наивным, чтобы воображать, что современный человек дошёл до последнего слова науки и философии и что будущее человечество успокоится до скончания мира на идеях нашего времени. Увы, не пройдёт и полувека, как все верования и чаяния современности превратятся в «историю». Существует лишь небольшое количество незыблемых истин, которым суждено прожить тысячелетия. И кто осмелится утверждать, что, претерпев ряд преобразований, человеческая мысль не вернётся снова к тем первоначальным философским концепциям, которыми болела на заре истории человечества? Я далёк от того, чтобы защищать астрологию со всеми её догмами, которые мы никак не можем хорошенько осмыслить и понять, оставаясь в пределах современной нам науки. Догмы астрологии нам совершенно непонятны, не ясна механика бесконечной делимости внешних влияний на бесконечное количество живых существ: растений, животных и человека. Но я могу сказать, что в той правоверной науке, которая преподается с кафедр современных университетов как последнее слово человеческого знания, есть ещё больше непонятного, чем в астрологии со всеми её надстройками и всем мистицизмом. Понятия, которыми с такою детскою игривостью манипулирует современный нам физик, на самом деле совершенно не понятны... Что такое электрические или магнитные поля, распространяющиеся в пространстве? Непонятно всё целиком мировоззрение, вытекающее из данных современной физики и заменившее собою механическое миропонимание старой физики. Что такое мистическая константа h — универсальная постоянная действия в теории Планка, вторгшаяся во все отделы физики? Что такое квант лучистой энергии? Световые кванты Эйнштейна и все сопровождающие их явления? А в теории строения атома — там бездна совершенно непонятных явлений, которые мы допускаем как нечто само собою разумеющееся, а на самом деле совершенно непонятное. Физик квантует, получает замечательные результаты, но он совсем не понимает, что он делает. Наконец, что такое электричество, во имя разоблачения которого строятся чудесные теории, но которое по мере углубления этих теорий делается всё непонятнее? Так обстоит дело в физике, с одной стороны. С другой, — наоборот, мы видим небывалый её расцвет, и открываются небывалые возможности к познанию природы вещей, углубление в самые сокровенные недра вещества, в самые отдалённые области мира... Теория электромагнитного поля, электронная теория, принцип относительности позволяют заглянуть в другие сферы Вселенной, чем те, в которых мы живем. И вот в этих-то других сферах, прочно обоснованных математически, мы снова сталкиваемся, к нашему полному изумлению, с рядом древних астрологических положений. В самом деле, не преждевременно ли мы похоронили астрологию в её принципиальной догматической части? И разве результаты математического анализа, приложенного к электромагнитному полю, не возвращают нас на тысячелетия обратно, к истокам древнехалдейской мудрости? Выше мы говорили, что древний грек обладал глубокою верою в полную зависимость всех явлений природы и всей человеческой жизни от воли богов и в то, что боги иногда открывают свою волю посредством различных знамений. Эта вера заставила древних обратиться к внимательному наблюдению явлений природы и окружающей жизни в надежде открыть в них какие-либо намёки или указания, посредством которых божество желало выразить человеку свою волю. Способы, при помощи которых происходило отгадывание воли божества, выражающейся в тех или иных знамениях, обнимались словом «мантика». Обычно различали два вида мантики: естественную и искусственную. Последняя состояла в наблюдении и объяснении различных знамений, посредством которых боги открывали людям свою волю; этот способ предсказаний можно было приобретать посредством опыта и изучения. Между знамениями, в которых боги, по верованию древних, открывали свою волю, были некоторые метеорологические и астрономические явления. Ещё с гомеровских времён было очень распространено гадание по атмосферным явлениям — «аэромантия», о которой упоминает Аристофан (445?385 до н э.) в своих «Облаках». Это были гадания по грому, молнии, солнечным и лунным затмениям, падающим звёздам, кометам. Оно находит себе естественное объяснение у народов, ставивших эти явления в прямую зависимость от богов, управлявших силами природы. Гром или блеск молнии, в особенности при ясном небе, без грозы, признавался благоприятным или неблагоприятным, смотря по тому, с какой стороны приходил. Так, по Гомеру, считались благоприятными знамения, появляющиеся со стороны зари и Солнца, неблагоприятными — со стороны мрака и ночи. Ксенофонт (Апол. 12) называет гром. Солнечные и лунные затмения и кометы вообще считались страшными знамениями, хотя иногда им давали иные объяснения. Так, известно, что лунное затмение 413 г. заставило Никия отложить на месяц отступление от Сиракуз и тем послужило причиной полной гибели афинского войска. Но впоследствии, упрекая гадателя Никия в неверном истолковании этого знамения, Филохор говорил, что затмение в данном случае было счастливым предзнаменованием, потому что для бегства темнота удобнее света, а, по мнению Автоклида, Никий напрасно решил дожидаться следующего полнолуния, так как знамения Солнца и Луны имеют силу лишь на три дня. Известны также гадания по метеорам. К ним принадлежит спартанский обычай, по которому ефоры раз в девять лет в светлую безлунную ночь наблюдали небо, причём появление падающей звёзды в очерченных мысленно пределах небесного свода считалось признаком виновности царей перед богами (Плут. Агис.). Аэролит, упавший при Эгоспотомах перед битвой 405 г., был признан предзнаменованием поражения афинян (Плут. Лис.). Известно также, что в 372  г. комета в виде огненного бревна предвозвестила спартанцам их поражение фиванцами при Левктрах (Диод. XV, 50). Незадолго перед Пелопоннесскою войною небывалое раньше землетрясение на Делосе предвещало грядущие бедствия (Фукидид. II, 8). Высшего расцвета учение о знамениях достигло у римлян. В римском сакральном и государственном праве мы встречаем акт наблюдения за «божественными знамениями» — атмосферными явлениями и за поведением животных и птиц, который назывался ауспициями и право совершения которого принадлежало коллегии авгуров. Последние считались толкователями воли Юпитера Лучшего, Величайшего, как говорит Цицерон, сам бывший с 53 г. авгуром. Ауспиции испрашиваются обычно перед совершением какого-либо важного государственного акта, в течение одного дня, на том месте, где данный акт должен будет произойти. Испрашивание ауспиций сопровождается особым ритуалом. Магистрат встаёт ночью в молчании, направляется в палатку и, произнеся молитву и условия акта, ждёт знамений, о которых магистрату докладывает в строгих ритуальных формах его ассистент. В Риме существовали две главные категории ауспиций — атмосферные знаки и знаки, даваемые птицами, — наблюдения за движениями кур, за поведением животных, появляющихся в поле зрения, и констатирование зловещих предзнаменований. Древнейшими ауспициями были наблюдения за полётом птиц, которые впоследствии были вытеснены наблюдениями за атмосферными явлениями. Когда во время ауспиций отмечалось то или иное явление — знамение, авгуры призывались к толкованию его как воли божества, которое посылает знамение по определённому поводу на данный случай или акт. Греческая мантика, римские ауспиции представляют, как и вообще большинство методов гадания, присущего всем народам древности и оставившего прочные следы во многих современных культурных народах, процесс мнимого проникновения в сферу неведомого и, безусловно, не имеют никаких рациональных научных оснований. Во всяком случае к разряду таких мнимых прорицаний можно отнести всякого рода гадания по огню — пиромантию, известную древним грекам, татарским племенам, индейцам Америки, англичанам и великороссам, гадание по воде, практиковавшееся у греков, германцев, русских и у многих африканских народов, по вращающемуся решету, или коскиномантию, по фразам и словам, найденным в книгах, или рапсодомантию, и т. д. Сюда же можно причислить гадание по внутренностям жертвенных животных, или гиероскопию, по строению человеческого тела — морфоскопию и хиромантию, гадание по числам и фигурам — геомантию, по сновидениям, или онепромантику, а также кристалломантию и оникомантию, состоящую в искусственном вызове галлюцинаций, и, наконец, некромантию — чёрную магию и хресмологию, или внутренние откровения. Некоторые, хотя и очень сомнительные основания можно признать в гадании по одушевлённым предметам, как, например, по поведению птиц (орнитомантия), чрезвычайно развитом в античном мире, а также в Древней Руси, или по поведению животных, хорошо отражающих в себе атмосферные изменения и потому могущих предсказывать погоду и все связанные с нею явления. Но есть один разряд «знамений» или «предзнаменований», который не может быть произвольно вызван человеком и отвергнут как нечто мнимое или случайное. Это атмосферные явления, понимаемые, быть может, не так, как их понимали греки и римляне, но заслуживающие безусловного внимания, так как с этими явлениями тесно связана жизнь всего органического мира. Памятники древней письменности — летописи всех народов и всех времён, народный эпос, предания, увековеченные в летописях, полны сопоставлений между небесными явлениями и явлениями в органической природе Земли или в человеческом мире. Стремление сопоставлять эти явления имеет базу как в астрономических верованиях, так и в событиях повседневной жизни, неизменно подтверждающей и укрепляющей это стремление. История этих сопоставлений представляет собою глубокий интерес, характеризующий эпоху и народ яркими и правдивыми красками и штрихами. В них мы находим не только богатство или скудость фантазии, присущей той или иной расе, но иногда и поразительные по своей глубине суждения, покоящиеся на точных наблюдениях природы, сделанных верным и опытным глазом подлинного учёного. Исторические экскурсы постоянно заставляли меня зарываться в летописи, хроники и анналы различных европейских и азиатских народов. И почти везде, как некоторое общее правило, наблюдатели-летописцы отмечали и замечательные совпадения небесных и земных явлений. В тишине монастырей, в тревоге осаждённых укреплений или в мирном течении жизни, вдали от битв и походов скромные и зачастую неизвестные создатели истории отмечали эти совпадения и давали им то или иное объяснение. «Ужаснейшие конвульсии природы часто сопровождались и совпадали во времени с различными эпидемиями и с политическими катастрофами»,— подтверждает Нибур в «Истории Рима». Ещё совсем недавно мы переживали эпоху грубого скептицизма в науке, который наглыми глазами невежды, мнящего себя всезнающим и всемогущим, презрительно глядел на скромные писания и мысли прошлых времён. Впрочем, многие ещё до сих пор не освободились от этой тяжёлой болезни, но зато многое изменилось в науке, обличая это заносчивое невежество самым явственным образом. Было время, когда серьёзно говорить о знамениях почиталось верхом отсталости, продуктом мистицизма или легковерия, теперь из изучения этих знамений, подмеченных древними, возникает целая научная дисциплина. Различные небесные явления люди считали предвозвестниками грозных или важных событий в человеческом мире, считали их знаками или знамениями, которыми природа предупреждала человека об этих событиях, как бы говоря: будь готов! Странная окраска небесного свода, стрельчатые облака, лучи, столбы и вееры полярных сияний, круги вокруг Солнца и Луны, страшные грозы, знаки в Солнце, под которыми древние разумели пятна, видимые невооружённым глазом, шумы, сопровождающие полярные сияния или грозовые разряды, — эти «голоса прорицания» и многие другие, происхождение которых было неизвестно: колебания почвы, наконец, затмения Солнца и Луны или появление кометы — все эти красивейшие и страшные явления природы человек считал вестниками грядущих военных или политических бурь, вестниками повальных моровых поветрий. Нет сомнения в том, что в своих заключениях древние значительно преувеличивали роль и смысл небесных знамений и даже впадали в грубые ошибки, увлекаясь поэзией сравнений. И совершенно правильно писал Эдуард Гиббон в «Истории упадка и разрушения Римской империи» об эпохе вторжения готов в пределы римских владений: «Человечество так привыкло считать свою судьбу тесно связанной с законами, управляющими Вселенной, что этому мрачному периоду истории приписывали разные наводнения, землетрясения, появления необыкновенных метеоров, сверхъестественные затмения и массу вымышленных и преувеличенных чудес». Но нельзя, с другой стороны, согласиться с тем мнением, что как войны или революции, так и стихийные явления в природе беспрерывно повторяются из года в год, а потому и цена предзнаменования невелика, ибо оно обязательно попадает в цель. Между прочим, подобное мнение было однажды высказано Фламмарионом в следующих словах: «Люди достаточно глупы и вечно дерутся между собою без всякого разумного повода, а потому не проходит и года без какой-либо бойни или политической революции то там, то сям. Нетрудно, стало быть, найти какое-либо приключение в этом роде, которое совпало бы с любым метеорологическим явлением, в каком-либо отношении замечательным». Я нарочно процитировал французского астронома-популяризатора, который рельефно высказал мысль, разделяемую очень многими. Мысль эта, однако, неверна, ибо не соответствует действительному положению вещей. Прежде всего, далеко не каждый год бывают крупные метеорологические явления, как например, полярные сияния в средней Европе или стихийные катастрофы вроде разрушительных землетрясений или опустошительных наводнений. Если б эти явления бывали каждый год, то их не ставили бы в связь с теми или другими массовыми событиями, как не ставятся в связь с войнами смены времён года, дня и ночи и т. д. Люди так привыкли бы к этого рода явлениям, что перестали бы обращать на них внимание. Не постоянны и войны или общественные движения: промежутки между ними в одной и той же стране достигают иногда нескольких десятилетий, и не всякое поколение испытывает их дважды. Можно с явною очевидностью утверждать, что разительные и роковые совпадения этих двух рядов явлений послужили побудительною причиною к возникновению народных воззрений на странную связь во времени небесных и земных явлений, и первые стали знамениями вторых. Этого требует и логика. Не забудем, что наше логическое мышление есть репродукция закономерности, господствующей во внешнем мире. В данном случае мы имеем пример основного этапа научного познания, давшего повод к приспособлению мыслей к фактам (Мах). Однако есть ещё одно замечательное подтверждение справедливости того мнения, что подмеченная древними связь между знамениями и общественными движениями есть не игра фантазии, а итог многовековых наблюдений над упорно повторяющейся закономерностью соотношения. Это подтверждение мы находим в том удивительном факте, что система предзнаменований у всех народов и во все времена была тождественна в смысле объектов, знаменующих события. Несмотря на то что система эта покоилась на религиозной почве, она всегда имела объектом общественную сторону жизни древних. Не является ли это подтверждением того, что определённые явления в природе повсеместно влекли за собою определённые явления в социальной жизни народов? Для древнего китайца и русского летописца, для галла и монгола луч полярного сияния или круг около Солнца знаменовали одно и то же — грозную беду от междоусобиц или нашествий иноплеменников. Остановим наше внимание на нескольких летописных примерах о знамениях, почерпнутых из русских летописей и вполне подтверждающих вышесказанное: «В лето 6487. Быша знамениа в Луне и в Солнце и в звёздах и быша громи велицы и страшни, и ветры сильни с вихром, и много пакости бываху человеком, и скотом, и зверем лесным и полским» (Никоновская летопись). «В лето 6678. Быша знамениа страшна на небеси, и в Солнце, и в Луне, и в звёздах. Того же лета потрясеся земля. Того же лета быша громове велицы зело и страшни, и множество человек избиша» (Никоновская летопись). «В лето 6711. Toe же зимы бысть знамение месяца февраля в 16, в пятый час нощи, и потече небо все и бысть чревлёно...» (Тверская летопись). «В лето 6711. Toe же зимы ходиша Рустии князя на Половци... и бысть же тогда зима люта...» (Воскресенская летопись). «В лето 6711. Toe же зимы бысть знамениа на небеси: три солнца на востоце, а четвертое на запади, а посреди небеси, аки месяц велий подобен дузе, и стояше знамение то от утра до полудня, всем человеком зрящим и дивящимся. Toe же зимы князь велики Роман Мстиславич Галичский... идоша на Половцы; бысть же тогда зима люта зело, и Половцы в скорби велице...» (Никоновская летопись). «В лето 6786. Toe же зимы, месяца февраля, бысть знамение в солнце; огородилося дугами, а средь дуг крест, а вне дуг четыре солнца, а наверху солнца дуга велика на север роги». «Того же лета мнози человеци умираху различными недугами» (Никоновская летопись). «Того же лета солнце бысть аки кровь, и по нём места черны, и мгла стояла с поллета и зной и жары бяху велицы, лесы и болота и земля горяще, и реки пересохша, иные же места водные до конца иссохша, и бысть страх и ужас на всех человецех и скорбь велия... Того же лета пожар бысть в Москве бе же тогда сухмень и зной велицьгй» (Никоновская летопись). 1370 г. «По многи ночи быша знамениа: небо яко кроваво и столпы по небу» (Лаврентьевская летопись). «Знамение страшно. Toe же осени быша знамениа многа на небеси: по многи нощи видяху человеци акы столпы по небу, небо черлёно, аки кроваво; толико же бысть по небу черлёно, яко и на земли и на снегу черлёно видяшеся, аки кровь; и сиа множицею бываху: ещё бо сие до снегу видяшеся по земли и по воде и по хоромам, аки кровь; и егда снег паде на земли, и бысть везде по снегу аки кровь, и вси человеци хощаху черлёни аки кровь, и егда хто вниде под кров или в храмину, и не видяшеся на нём черлёно ничтоже. Се же проявление проявляет скорбь велию хотящую быти, ратных нашествие и кровопролитие, и междоусобные брани и кровопролитие, еже и бысть» (Никоновская летопись). «В лето 6879. Бысть знамение на солнце: бяху в нём места чёрны яко гвозди. Бысть же того лета и мгла велика по ряду с два месяци, и не видети было перед собою за две сажени человека в лицо, птицы же по воздуху летати, но падаху на землю и на земли хожаху... Лето бо же сухо жита посохли...» (Воскресенская летопись). 1372 г. «...Того же лета бысть знамение в солнце, места чёрны по солнцу, аки гвозди, и мгла велика была яко за едину сажень перед собою не видети, и мнози человеци лицем ударяхуся разшедшись в лице друг друга, а птицы по воздуху не видети летати, но падаху с воздуху на землю, ови о главы человеком ударяхусь, тако же и звери не видяще по селам хожаху и по градам смешающи с человеки, медведи, волцы, лисицы и прочая звери. Сухмень же бысть тогда велика и зной, а жар много, яко устрашились и вострепетали людем; реки много пересохша и озёра и богаты лесы и боры горяху, и болота высохша горяху и земля горяще. И бысть страх и трепет на всех человецах; и бысть тогда дороговь хлебная велика, и глад велий по всей земле!» (Никоновская летопись). 1431 г. «В лето 6939. Того же лета явшився на небеси три столпы огненыи... Того же лета мгла стояла в недель, солнце не видели, и рыбы в воде мерли, и птицы падали на землю не видели летати» (Воскресенская летопись). «В лето 6939. Три столпы огнены; тогда засуха велика была» (Софийская летопись). Как видим из этих отрывков, почерпнутых из различных русских летописных сводов: летописцы с особою тщательностью заносили те явления природы, причина которых лежала в деятельности Солнца в эпохи его максимумов. Это были круги вокруг Солнца и Луны, грозы, северные сияния, а иногда и видимые невооружённым, конечно, глазом пятна на Солнце. Действительно, годы 979, 1170, 1203, I277, 1364, 1370, 1372 и 1431-й лежат как раз в пределах максимальных напряжений в солнцедеятельности; иные, быть может, даже точно совпадают с годами его максимумов, и почти всегда эти небесные знамения имели место одновременно с какими-либо стихийными или катастрофическими явлениями в человеческом мире. В настоящее время нас не может удивлять факт подобной связи, так как наука глубоко проникла в природу человека и связала его крепкими узами с окружающим миром. Правда, многого всё же нам объяснить ещё не удалось. Так, мы должны отказаться от попытки чисто физически объяснить древнее убеждение человека о влиянии комет на судьбу народов. Известно, какое громадное значение приписывали древние появлению комет и считали их знаками войн и революций. В самом деле, такого рода совпадения бывали неоднократно, о чём повествуют нам летописи и эпические произведения различных народов. Если мы сопоставим мировые события, совпавшие со временем появления одной из самых замечательных комет — кометы Галлея, то увидим, что одни из её приближений к Земле были действительно ознаменованы стихийными бурями среди человечества (войны, революции, смуты), другие же её приближения совпадали также с важными событиями, но чисто индивидуального характера (смена государей, восшествия на престол и т. д.). Если теперь мы сравним годы совпадений первого рода с годами солнцедеятельности, то увидим, что почти все они в пределах наивысшей силы активности Солнца, т. е. совпадают как раз с той эпохой, когда, согласно нашим исследованиям, по преимуществу группируются массовые движения. И наоборот, годы появлений кометы Галлея, не совпадающие с максимумами солнцедеятельности, ознаменованы событиями, носящими чисто индивидуальный характер. По некоторым данным, собранным наукою, следует заключить, что физическое и химическое воздействие близкого от Земли прохождения кометы чрезвычайно незначительно. В данном направлении заслуживают внимания многочисленные специальные исследования влияния Галлеевой кометы на физикохимическую среду Земли, произведённые в различных странах при её последнем прохождении 19 мая 1910 г. Эти исследования показали, что эффект прохождения земного шара через хвост кометы Галлея в физикохимическом отношении оказался слишком незначительным, чтобы вызвать какие-либо физические или химические явления, которые можно было бы с несомненностью приписать влиянию чудовищно разрежённой материи кометного хвоста. Но если кометы и являются стимулом к возникновению каких-либо больших движений с участием масс, то это влияние необходимо приписать не физикохимическому воздействию, а психическим свойствам человеческих коллективов. Эта мысль с достаточною ясностью была высказана ещё в XVII в. Петром Мегерлином из Базеля в следующих строках: «Я вкратце выскажу мои соображения и мысли о значении этой ещё до сих пор стоящей на небе кометы; таково (значение), думается мне, должно вытекать из соответствия между земными и небесными творениями, ибо в течение многих веков наблюдается, что когда на небе появляется что-нибудь новое, как кометы и другие подобные явления, то и подлунная природа в своём обычном ходе смущается необыкновенными явлениями и расстраивается». «Стихийная природа: под влиянием появления кометы приходит в столь сильное движение или, правильнее сказать, потрясение, что проявляется необычными событиями, к которым раньше было предрасположение или склонность в том или другом месте. Поэтому, когда относительно кометы надо решить, предвещает ли она чрезмерную жару или холод, засуху или наводнение, ветер или землетрясение, чуму или другие болезни или же внешнюю или междоусобную войну, восстание или перемену правительства или религии, и именно в какой стране предвещает она это, то от хорошего предсказателя требуется быть не только глубоко понимающим физиком или толкователем природы, но также дальновидным политиком, мужем, хорошо понимающим людей, который умеет распознавать современное состояние различных стран». Нет сомнения в том, что уже один внешний вид горящей на чёрном фоне неба кометы способен вызвать паническое настроение у массы, разбудить старые предрассудки, породить суеверный страх и наконец направить могучие силы коллектива на разрушительную работу. В угнетённых физически и духовно массах при появлении кометы могут возникнуть массовые возбуждения, принимающие болезненный эпидемический характер, могут вспыхнуть бессмысленные паники, бунты и погромы. Но в данном случае будет иметь место не физическое, не химическое воздействие кометы, а её, так сказать, рефлекторно-каталитическое влияние. Вид кометы, мистически связанной с суеверным представлением о конце мира, может в соответственно настроенном населении породить разного рода местные массовые вспышки, направленные в ту или иную сторону. Несмотря на полное непонимание масс в вопросах о природе, они никогда не относились пассивно к её проявлениям, реагируя на них изменениями в своём поведении. Этот вывод находит себе подтверждение хотя бы в тех клинических наблюдениях над душевнобольными, которые показали, что астрономические явления даже у психопатических больных вызывают эмотивные и бредовые проявления, стоящие в согласии, с психической картиной заболевания. От географов и историков древнего мира доходит до нас убеждение в могущественном влиянии сил окружающего мира на человека и человеческие сообщества. Древнегреческий историк Геродот (между 490 и 480?ок. 425 до н. э.) во время своих путешествий отметил ряд фактов, показывающих влияние естественных условий на физическое и умственное развитие человека. Великий врач Гиппократ (ок. 460?ок. 370 до н. э.) в своём замечательном сочинении впервые стал на ту точку зрения, что внешняя природа — климатические и сезонные факторы — оказывает неоспоримое влияние на физиологические отправления организма, на уклад психических способностей, характер и на душевные способности. Останавливаясь на влиянии ветров, Гиппократ указывает на зависимость от них характера людей. Города, подверженные воздействию тёплых или холодных ветров, должны быть населены различными по характеру жителями. Человек подчиняется общему влиянию воздуха в различных отношениях. Влияние воздуха обусловливает энергичность или леность жителей, храбрость или трусость. «В климате изменчивом тело и дух охотно выносят труд, а он увеличивает мужество, тогда как лень и бездействие порождают трусость». «У людей, живущих в более жарком климате, более живой и цветущий вид, у них ясный голос, характер мягче, ум проницательнее, чем у жителей северных областей; в то же время и все произведения лучше, чем в холодных странах... Но в то же время в такой температуре душа не испытывает живых толчков, тело тоже не подвергается резким изменениям, естественно сообщающим человеку более дикий, неукротимый и пылкий характер, ибо быстрые переходы от одного состояния к другому будят дух человека и вырывают его из состояния бездействия и беззаботности». Не настаивая на полной и абсолютной зависимости человека от свойств среды, Гиппократ всё же полагал, что некоторые явления этой зависимости наступают неизбежно каждый раз, когда налицо имеются все необходимые условия и факторы. Интересно отметить, что механизм зависимости человека от внешней среды представляется Гиппократу в форме прямого, непосредственного влияния этой среды на физиологические и психологические функции человека. Идеи Гиппократа получили дальнейшее развитие в исторических работах Фукидида (ок. 460-400 до н. э.). В то время как Гиппократ занимался рассмотрением влияний климата на организм и его отправления, Фукидид, как историк, сделал попытку выяснить социологическое воздействие климата, его влияние на историю данного народа. В своём блестящем очерке первобытного периода жизни эллинов Фукидид показал, какую роль в судьбах народов играют климатические условия и связанные с ними естественные богатства почвы. Ксенофонт (ок. 430?355 или 354 до н. э.) также пытался подойти к разрешению некоторых антропогеографических вопросов. По словам Пёльманна, трактовка этих вопросов Ксенофонтом проведена в духе современного сравнительного метода рассуждения и отличается тонким пониманием и анализом деталей. Очень интересные мысли о влиянии климата на нравы и законы были высказаны Аристотелем (384?З22 до н. э.) в различных работах. Так, в своей «Политике» он утверждал, что законодатель при создании законов должен принимать во внимание не только природу человека, но и окружающую его естественную среду, условия климата и поверхности Земли. В «Проблемах» греческий философ останавливается на значении температурных условий для жизнедеятельности и характера человека. По его мнению, мера моральной энергии стоит в зависимости от того или иного уровня животной теплоты. Так как последней в более тёплых климатах меньше, чем в более холодных, то отсюда вытекает следствие, что в более тёплых климатах преобладают значительно более низкие и испорченные нравы, чем в холодных. Также Аристотель указывает на то, что только гармоничный климат действует благоприятно на умственные и душевные качества человека, в то время как резкий холод или жар одинаково скверно влияют и на телесные и на душевные свойства человека. Огромное влияние на развитие собственно антропогеографических идей оказали сочинения знаменитого географа Страбона (64/63 до н. э. — 23/24 н. э.), который почти за две тысячи лет предвосхитил некоторые основные положения учения о влиянии физических и географических условий страны на исторические судьбы населяющего её народа. Страбон с исключительною силою даёт ряд определений зависимости различных народов от географического положения страны, анализирует влияние ископаемых богатств и производительных сил почвы. Однако идеи Страбона преимущественно лежат в области изучения влияния географических условий, и работы его не содержат в себе рассмотрения физических влияний на организмы и этим резко отличаются от работ его предшественников. Аналогичные вопросы отчасти занимали ум Плиния (23?79) и затем Птолемея, которые в своих работах уделяли место влиянию климата на развитие человечества. Только через одиннадцать веков после Птолемея мы встречаем новое рождение того же вопроса в работах знаменитого арабского историка прагматика Ибн Хальдуна (1332?1406). В философском введении и историю «Мокаддама», составляющем первую книгу огромного сочинения «Китаб-аль-ибер...», Ибн Хальдун излагает мысли о физическом и нравственном влиянии климата и почв на людей. После этого сочинения наступает значительный пробел в развитии идеи о влиянии среды, который длится вплоть до XVI столетия. Бодэн (1530?1596) снова поднимает этот вопрос и даёт дальнейшее углубление мыслей Аристотеля. Впрочем, мысли Бодэна касались главным образом объяснений влияния климата на судьбы государств и народов. Он полагал, что термическое влияние климата распространяется на характер и темперамент людей и на формы правления в государстве. Бодэн дал сравнительно развитую антропогеографическую схему, которую затем дополнил Монтескье (1689?1755). В своём знаменитом сочинении «О духе законов» (1748) Монтескье рассматривает государство как результат действия естественных законов, а не произвола и случая. Он говорит, что история развивается закономерно и единичные явления в её закономерном ходе, которые могут нам казаться случайными, имеют значение лишь постольку, поскольку на них отражается общий принцип. Последний накладывает свою печать на всё и всё подчиняет себе, всё вовлекает в себя. В чём же выражается этот общий принцип? Во влиянии естественной среды, в воздействии климата. В своих рассуждениях Монтескье пытается приблизиться к физиологическому пониманию механизма этого влияния. «Холодный воздух, — говорит Монтескье, — сжимает оконечности внешних сфер нашего тела; это увеличивает их упругость и благоприятствует возвращению крови от оконечностей к сердцу, уменьшая длину этих фибр, но увеличивая их силу. Тёплый воздух, напротив, расслабляет оконечности фибр, удлиняет их, уменьшает их силу, их упругость. Люди поэтому имеют больше сил в холодном климате. Народы жарких стран трусливы, как старцы, народы холодных мужественны, как юноши». «Царство климата, — продолжает далее Монтескье, — является первым из всех царств, которому беспрекословно подчиняется всё: нравы, поступки, законы». Дань тому же воззрению отдала и Екатерина II (1729?179б). В своём знаменитом «Наказе» в пункте 45 она пишет: «Многие вещи господствуют над человеком: вера, климат, законы...»; в пункте 47: «Природа и климат царствуют почти одни во всех диких народах...» По своему существу идеи Монтескье мало чем отличались от идей Аристотеля и Гиппократа. Несравненно шире и глубже поставил вопрос о влиянии климата Гердер (1744?1803). В одной из первых работ в 1767 г. Гердер писал, что климат не создаёт человечество, а является лишь средой, в которой оно образовалось. Важной заслугой Гердера необходимо считать то, что он впервые отчетливо высказал мысль о том, что климат — это ещё не всё. Понятие о климате сливается у Гердера с понятием среды. В эту среду Гердер включает не только температурные колебания, но и «запас других сил», как например, химический состав воздуха, электрические токи в нём и т. д. Главное в климате, по мнению Гердера, это свойства и влияния атмосферы. Несомненной заслугой Гердера является то, что он впервые понял те влияния окружающей нас газовой среды, которым до того времени не придавали большого значения. Переходя к вопросу о том, как влияют эта среда или климат, Гердер создаёт знаменитую формулу: «Климат не принуждает, а склоняет... Он даёт незаметные склонности, которые могут быть подмечены в общей картине нравов, но с большим трудом особенности в отдельности поддаются изображению». Затем Гердер совершенно справедливо замечает, что «климат изменяет восприимчивость человека». У Канта мы также встречаем рассуждения о влиянии климата на человека, однако новых взглядов он в них не приводит. Интересные мысли его касаются вопроса о том, как следует понимать объект, на который влияет природа. Это, по мнению Канта, не отдельная личность, не человек, а их совокупность, их сумма. Основным является здесь именно сумма. По сравнению с нею отдельный человек ничего не значит, и на нём нельзя усмотреть того или иного влияния климата. Только сумма человечества, целое сообщество зависят от природы, но и не от неё одной, а также и от социальных факторов. Большое значение влиянию климата на человека придавал немецкий учёный Иоганн Рейнгольд Форстер (1729—1798), натуралист и путешественник, почётный член Петербургской Академии наук. Возникновение физических различий между отдельными расами Форстер объяснял влиянием физических факторов внешней среды — климата. Все мысли и рассуждения, посвящённые данному вопросу, он подкреплял личными наблюдениями, которые имел возможность делать во время своего кругосветного путешествия. Наиболее пышного расцвета антропогеографические идеи достигли в трудах знаменитого географа прошлого столетия Риттера (1779-1859). Зависимость человека от природы для Риттера выражалась в форме динамического соотношения этих двух стихий. Эта зависимость налагает на человека тем большие оковы, чем человек ближе к бессознательному, стадному состоянию. В то же время, по мнению Риттера, замечается всё более и более прогрессирующее освобождение культурных народов от условий родной природы, отступающих на задний план. Эту мысль Риттер повторяет в своих сочинениях неоднократно, но тут же указывает и пределы освобождения человека от природных влияний. Он говорит, что, пока человечество находится на Земле, его действия остаются под влиянием земных условий, которые претерпевают постоянные изменения. Связь между человеком и природою сохраняется и на высшей культурной ступени всё такой же сильной, постепенно характер стихийной принудительности приобретает форму гармонического слияния. Таким образом, согласно учению Риттера, по мере роста культуры связь между человеком и природой, налагающая оковы, слабеет, но зато усиливается связь, ведущая к гармонии. К взглядам Риттера примыкал знаменитый русский натуралист Бэр (1792—1876). В работе 1848 г. «О влиянии внешней природы на социальные отношения отдельных народов и на историю человечества вообще» Бэр развивает идеи о несходстве исторических судеб различных народов и приходит к тому заключению, что причина этого несходства лежит во влияниях внешней природы. По его мнению, человек вышел однородным из лона природы и только различие внешних условий природы создало и создаёт разновидности в человечестве. В своей работе Бэр дал как общий анализ влияния природы на человека, так и анализ отдельных вопросов: о влиянии природы на социальные формы быта, о влиянии разнообразия условий существования, о значении фактора общений между сообществами, о влиянии природы на человека при посредстве его психических свойств и т. д. Труды Риттера оказали большое влияние на историков и географов и породили целую школу. К ней могут быть отнесены Капп (1808?1896), Котто (1808?1879), Коль (1808?1878), Криг (1805?1878). В то же время начали раздаваться голоса, выставлявшие принципиальные возражения духу риттеровских идей. Отрицательное отношение к ним больше всего выразилось в сочинениях Пешеля (1826?1876). Последний, не отрицая влияния природы, признаёт, однако, за естественными условиями лишь роль более или менее благоприятной почвы для развития тех способностей и тех характерных черт, которые свойственны каждой расе. Многие свои положения Пешель высказывал в форме едкой критики, которая принудила относиться к вопросам антропогеографии более осмотрительно, не принимать на веру многочисленные и часто ошибочные утверждения и доказывать влияние среды в каждом отдельном случае. Однако какие бы опасения о преувеличении значения влияния внешней среды на организмы ни высказывались, всё же у исследователей продолжало расти и корениться убеждение в силе тех тонких, чаще всего неуловимых и в то же время могущественных связей, которые скрепляют организм человека с явлениями окружающей его внешней природы. Даже сам Пешель в своей работе 1869 г. не мог удержаться от того, чтобы не процитировать прекрасные строки из «Физиономики растений» Александра Гумбольдта (1769?1859): «Природные особенности различных земель теснейшим образом связаны с историей человеческого рода и его культуры. Потому что если начало этой культуры и не определяется одними физическими влияниями, однако направление её, народный характер, мрачное или весёлое настроение человечества большею частью зависят от климатических условий. Как могущественно было влияние греческого неба на обитателей Греции! Как у обитателей прекрасных и счастливых земель между Евфратом, Галисом и Эгейским морем могли бы не пробудиться уже рано душевная грация и тонкое чувство?.. Поэтические произведения греков и более суровые песни северных первобытных народов обязаны большею частью своим своеобразным характером форме растений и животных, горным долинам, окружавшим поэтов, воздуху, их обвевавшему. Если обратиться к тому, что ближе всего к нам, кто не чувствует себя различно в зелёной тени буков, на холмах, окружённых лишь поодиночке стоящими соснами, или среди лугов, на которых ветер играет дрожащими листьями берёз? Эти родные образы растений вызывают в нас то меланхолическое, то серьезно-возвышенное, то весёлое настроение. Влияние физического мира на моральный, таинственное воздействие чувственного на сверхчувственное придают изучению природы, если оно производится с высшей точки зрения, своеобразную и малоизвестную ещё прелесть». Действительно, мы видим дальнейшее развитие идей о влиянии внешней среды у Бокля (1821?1862) в его замечательных сочинениях. Бокль различает четыре основных естественных фактора, имеющих наибольшее влияние на человечество: климат, пищу, почву и общий вид природы. Эти факторы, по мнению Бокля, играют главенствующую роль в самых различных областях деятельности человека, и видоизменения первых немедля влекут соответствующее изменение вторых, а следовательно, видоизменяют общее как экономическое, так и политическое состояние народов и даже составляющих их классов: таким развитием цивилизация становится в прямую зависимость от условий внешней природы. Так например, считая пищу одним из важнейших двигателей жизнедеятельности человека и основным началом цивилизации, Бокль смело мотивирует своё мнение тем фактом, что финики для египетской культуры сыграли ту же величайшую роль, как рис для культуры Индии. Эти плоды, не требующие особого ухода и дающие обильные жатвы, а также вполне соответствующие химическим запросам организма, живущего в жарких странах, способствовали размножению населения, накоплению богатств, развитию искусств и наук. Не менее важное значение для развития и распространения той или иной цивилизации, по мнению Бокля, имеет распределение на поверхности Земли степени орошаемости почвы в связи с температурою и другими метеорологическими особенностями климата. Развитие цивилизации в Мексике обязано двум условиям её географического положения: близости к экватору и извилистости берегов. «И так как, — говорит Бокль, — только в этой части Северной Америки соединились оба условия (тепло и влажность), то только здесь и развилась цивилизация». Таким образом, силы природы имеют власть то связывать, то освобождать жизнедеятельность человека и тем самым подчиняют себе все общественные явления, основные черты которых будут тождественны при наличии одинаковых внешних влияний. «Из одинаковых естественных условий, — так формулирует эту мысль Бокль, — вытекают одинаковые общественные следствия. Этим самым только и можно объяснить ту изумительную правильность, которую представляет нам сама история при изучении её с достаточно широкой точки зрения». Что же касается «общего вида природы», под которым Бокль разумеет явления, влияющие на возбуждение воображения (опасная и пышная природа тропиков например) и на развитие чисто логической деятельности рассудка (природа умеренного пояса, где «дела природы слабы и малы»), то и эта сторона внешнего влияния, по мнению английского учёного, могла бы распространяться чрезвычайно глубоко на склад духовных и умственных сил целых народов и вызывать те или иные проявления его моральной или социально-политической жизни. Это утверждение приобретает особенную ясность при сравнении основных начал культуры различных народов. Различия в свойствах окружающей человека природы в разных странах ведут, таким образом, к выработке различных мировоззрений, а отсюда, как следствие, возникают и различные моральные и политические знания и идеалы, борьба которых, в сущности говоря, и создаёт историю. И утверждение Бокля, что историю человечества можно понять только в связи с историей внешнего мира и его явлениями, приобретает достаточное основание и силу. Ибо и современная нам наука подтверждает положение Бокля о том, что мысли, а следовательно, и дела внушаются внешним миром, и изменение одной из причин должно произвести изменение и в следствиях. По вопросу о влиянии внешних условий на человечество, его деятельность и его историю оригинальные и по тому времени смелые идеи были высказаны американским физиологом и историком Дрэйпером (1811?1882). Во введении к своему сочинению (1856) Дрэйпер прежде всего указывает на тот факт, что в сознание человека медленно, но неуклонно проникает одна важнейшая основная идея: природа, а также человек находятся под прямым владычеством закона. Под влиянием этой идеи человек постепенно заменяет  первоначальное учение о свободной воле учением о законе, ибо так называемая свободная воля никогда и нигде не вмешивается в управление миром, гигантский механизм которого движется в совершенном согласии с физикоматематическими законами. На этом основании Дрэйпер приходит к заключению, что и вся история есть продукт взаимодействия человечества и физических явлений внешнего мира. Смена времён года, дня и ночи, степень солнечного излучения и другие явления, зависящие от механических причин, оказывают могущественное влияние на жизнь и развитие органического мира, частью которого и является сам человек. В прямом соотношении с этими, а также с другими физическими явлениями климата, почвы, атмосферы протекает социальная жизнь человека, которая в самой себе несёт отпечаток окружающей её деятельности физических условий. А потому географические видоизменения последних обусловливают собою те отличительные черты различия наций и народов, которые изучаются антропологией и политической историей. В другом своём сочинении — «Гражданское развитие Америки» — Дрэйпер развивает аналогичные идеи. Человек, по его мнению, «этот кажущийся хозяин всего существующего на Земле, даже повелитель сил природы», на самом деле находится в зависимости от физических факторов. И не только человек подвластен неумолимому закону такого воздействия, но и всё сущее на Земле. «Ежедневное обращение Земли около своей оси, — пишет Дрэйпер, — распределяет периодические занятия и отправления живых существ и определяет время бодрствования и сна. Подобное влияние на жизнь материи имеет и движение Земли по орбите. В наших широтах деревья покрываются зеленью и цветами с наступлением весны, а осенью снова погружаются в длинный зимний сон. Животные сообразуют свои обычаи тоже по временам года: они приготовляются выводить детёнышей весной, предупреждая с предусмотрительностью и осторожностью приход зимы. То же самое можно сказать о стаях голубей, которые бесчисленными мириадами перелетают в наши страны с наступлением весны и улетают на юг осенью; так же поступают и стада буйволов на Западе. Переселения рыб, которые в известные времена совершают переходы из одного моря в другое, так правильны, что совпадают с одними и теми же астрономическими явлениями. Эти любопытные факты нельзя приписать влиянию других обстоятельств. Например, говорят, что животные спят ночью потому, что в это время спит их добыча, или объясняют переселения рыб из одного места в другое инстинктом, подсказывающим им, где изобилует пища, которой они живут. Напротив того, если мы будем разбирать один факт за другим, то необходимо придём к заключению, что все они находились под влиянием астрономических событий; что Солнце не только определяет периоды бодрствования и сна, возрастания или упадка, но регулирует все движение животных на поверхности Земли». Развивая эти мысли о роли Солнца, Дрэйпер восклицает: «Вот какое влияние имеет этот деятель в природе: он не только причина вкратце описанных нами простых физических явлений, но ещё тесно связан с умственным развитием общества. Не будь Гольфстрима, Ньютон не написал бы своих «Принципов», а Мильтон — «Потерянного рая». Если и не соглашаться со всеми утверждениями Дрэйпера, всё же нельзя не признать, что в основном он безусловно прав. И его поучения, которые гласят, что природа управляется законом и человек теснейшим образом связан с физическими деятелями природы, в современной науке не только не встречают противодействия, но, напротив того, всецело подтверждаются ею. Дальнейшее развитие этих категорически отстаиваемых мыслей мы встречаем у Тэна (1828?1893). К своей работе в этой области Тэн взял замечательный эпиграф у Спинозы: «Человек в природе является не государством в государстве, а частью целого, и движения того духовного автомата, каким представляется наше существо, регулируются движениями материального мира, к которому он принадлежит». Морально и интеллектуально существо человека развивается, по мнению Тэна, под обоюдным воздействием двух сил: эндогенной, т. е. заложенных от природы задатков и способностей собственных, и экзогенной, а именно расы, среды и типа данной эпохи. В своих сочинениях Тэн систематически отмечает разительное влияние физической среды на организмы и уклад человеческого общества, считая это влияние одним из определяющих факторов. Он пишет: «Воздух и пища в огромной степени создают тело человека; климат, его характер и могучие контрасты создают обычные чувства, и в конце концов всем этим создаётся весь человек, его дух и тело, весь человек воспринимает и хранит впечатления почвы и неба. То же можно заметить, наблюдая других животных, которые изменяются в то же время, как и он сам, и по тем же причинам». В другом месте Тэн говорит: «Степень жары воздуха и наклона почвы является первой причиной наших способностей и наших страстей». Затем он пишет: «Если индивид создаётся расой, то раса создаётся средой». Углублением и логическим развитием идей Риттера был занят Ратцель (1844?1904), которого можно признать центральной фигурой в современной антропогеографии. Прежде всего Ратцель счел необходимым разложить весь сложнейший комплекс, ранее объединённый одним термином «среда», на его составные части, дифференцировать явление на мельчайшие детали и изучать каждую деталь в отдельности. Оттенив этот методологический приём, Ратцель указал, что во влияниях внешней среды надо различать и строго разграничивать две основные проблемы: задачу изучения чисто физиологической стороны влияния и задачу изучения географической стороны вопроса. Беря в качестве примера изменения в нравах, взглядах и общественном строе, которые произошли в Индии при переходе из высоких, холодных, бедных мест обитания в богатые по природе, низменные и жаркие, Ратцель говорит, что в данном примере необходимо выделить четыре рода влияний среды: физическую и психологическую; влияние среды на расселение народа в пространстве; посредствующее влияние пространства в смысле содействия смешению и изоляции; влияние на общественный строй, вызываемое тем или иным количеством природных богатств. Изучение первого рода влияний внешней среды — дело физиологов и психологов, изучение трёх остальных — дело географов. Говоря о физиологических влияниях среды, Ратцель замечает, что последние не производят в человеке быстрых изменений, по природе которых можно было бы отгадать природу влиявшей причины. По мнению Ратцеля, человек представляет собою организм, подчиняющийся собственным законам, согласно с которыми он и перерабатывает совершенно самостоятельно то, что приносится ему извне. Не соглашаясь в корне с увлечением всемогуществом внешних влияний, Ратцель всё же полагает, что народы, как состоящие из живых существ, не могут избавиться от влияния физических факторов. Но очень часто случается, что эти факторы влияют не прямо, а косвенно, через промежуточные члены или звенья: большая часть влияний природы на высшую духовную жизнь совершается через посредство экономических и социальных отношений, которые в свою очередь теснейшим образом переплетаются одни с другими. Касаясь вопроса о зависимости исторических судеб от явлений природы, Ратцель доказывает, что великие исторические события совершались между тропиком и полярным кругом, что температура имеет решающее значение в развитии событий вообще, в деятельности отдельного человека в частности. Она влияет на его волю, характер, поведение. Ратцель настаивает на том, что влияние не только этих постоянных факторов сказывается на жизни человека, но и многие случайные стихийные явления природы имели огромное значение в судьбах отдельных народов. Так, буря, рассеявшая «непобедимую армаду» Филиппа II, или снежные вихри прусского Эйлау, заставившие Наполеона потерпеть поражение, составляют величайшие события в ходе исторического процесса. Успехи физиологии, теории эволюции геофизики, имевшие место на рубеже прошлого и текущего веков, позволили взглянуть значительно глубже на зависимость человека от природных влияний. Уже в трудах Реклю (1830?1905), Шрадера, Майо-Смита, Пенка и других исследователей мы находим развитие и углубление основной плодотворной работы по изучению вопроса о влиянии среды на человека. В своём общем движении антропогеография дала подтверждение тому древнему взгляду, что окружающая нас среда — не пустой звук, а мощный деятель, тем или иным путём, прямо или косвенно влияющий и на наш дух, и на наше тело. Каково бы ни было её влияние и как бы оно ни осуществлялось, при посредстве ли социальной и экономической или физикохимической среды, теперь мы знаем, что оно не досужее измышление, а подлинное явление природы, управляемое законом. Антропогеография должна была также отказаться от старого антропогеографического взгляда, будто бы с ростом культуры человек подчиняет себе природу и постепенно освобождается от неё. Уже Риттер не разделял этой точки зрения. А ныне можно сказать, что если связь с природой для современного цивилизованного человечества и стала менее давящей, то вместе с тем она чрезвычайно осложнилась. «Человек с развитием культуры и техники, — говорил Шмоллер, — не освобождается от природы, но лишь теснее связывается с нею; научаясь понимать её, он овладевает ею, но лишь путём подчинения её законам». Слова Шмоллера являются лишь перефразировкой старой мысли, высказанной ещё Бэконом: «Природой можно повелевать, только подчиняясь ей». В таком понимании вопроса, несомненно, заключена большая доля истины. Итак, возникает проблема, насколько возможно вообще считать, что и социальные агрегаты, подобно отдельным людям, подвержены влиянию сил внешней природы, и именно тех сил, которые тонизирующим образом действуют на эти агрегаты, колебля их нервнопсихическую возбудимость и тем самым стимулируя их к различного рода согласованным коллективным движениям? Мы знаем, что человеческий род возник и развился в определённой среде и что эта среда есть внешняя природа. Из окружающей его природы он черпает материалы для построения тела своих частиц — индивидов, и в ту же внешнюю природу он уходит. Спрашивается, существует ли после этого какое-либо соотношение между природою и человеческим обществом? Если человек берёт от природы всё то, что ему необходимо для поддержания собственной жизни, то этот факт ясно показывает, что человеческие агрегаты представляют собою некоторую составную часть природы, но ни в коем случае не полную её противоположность, как это ошибочно думают Штаммлер и др. На ошибочность подобного взгляда, вообще довольно распространённого, в своё время указывал ещё Спиноза (1632-1677), осуждавший философов, которые рассматривали «человека в природе как государство в государстве». «Ибо они думают, — писал Спиноза, — что человек скорее нарушает естественный порядок, чем подчиняется ему; что он имеет неограниченную силу и ни от чего не зависит, кроме самого себя». Таким образом, мы должны представлять себе человека и его агрегаты, сообщества и коллективы как продукт природы, как часть её, подчинённую её общим законам. Такого рода точку зрения ныне разделяет большинство философских направлений как единственно правильную. Так например, школа исторического материализма в достаточной степени выяснила и обосновала данную точку зрения, допуская, правда, лишь «пассивный характер влияния» природы на человека и общество. «Вся жизнь общества, — пишет Бухарин, — даже самый вопрос о возможности жизни или смерти для него, зависит и определяется тем отношением, в котором общество находится со своею средою (т. е. с природою)... Если мы рассматриваем общество как систему, то средой для неё будет «внешняя природа», т. е. в первую очередь наша земная планета со всеми её натуральными свойствами. Вне этой среды человеческое общество немыслимо. Природа является и питательной средой для человеческого общества. Этим определяется её жизненное значение. Но, разумеется, было бы глупо рассматривать природу теологически: человек, мол, — царь природы, природа приуготовлена для него, и всё приспособлено для человеческих потребностей. На самом деле природа часто обрушивается на человека так, что от «царя природы» ничего не остаётся. И только в процессе долгой и суровой борьбы с природою человек начинает накладывать на неё свою железную узду... Однако человек как животный вид и человеческое общество сами являются продуктами природы, частью этого огромного бесконечного целого. Человек никогда не будет в состоянии выпрыгнуть из природы. И даже тогда, когда человек покоряет природу, он не делает ничего большего, как использует законы природы в своих целях. В самом деле, разве сам человек и любое человеческое общество не часть природы? Разве человеческий род не есть часть животного мира? Кто это отрицает, тот не знает самых азов современной науки. А если человек и человеческое общество есть часть всей природы, то в высшей степени было бы странно, если бы эта часть была полной противоположностью ко всей остальной природе»