ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ И УЧЕНИЕ Г.С. СКОВОРОДЫ
 

Благодарение всеблаженному Богу, что нужное сделал нетрудным,
а трудное ненужным!
Г.С. Сковорода

Мир ловил меня, но не поймал.
Эпитафия на надгробии Г.С. Сковороды

Первый русский и украинский философ Григорий Саввич Сковорода родился 22 ноября (по новому стилю 3 декабря) 1722 года в селе Чернухи Киевской губернии. Сведения о происхождении отца Г.С. Сковороды разнятся: по одной из версий он был малоземельным казаком и занимался винокуренным промыслом, по другой — он был сельским священником. По матери, Пелагеи Степановны Шангиреевой, Григорий Саввич связан с родом Шан-гиреев из крымских татар: его дед по матери предположительно состоял в прямом родстве с Шан Шагин Гиреем, младшим братом хана Муххамада Гирея III, правившего в Крымском ханстве на протяжении четырёх лет.  О ранних годах Г.С. Сковороды мало что известно. У него был старший брат Степан. Возможно, в семь лет Григорий начал учиться в четырёхклассной дьяковской школе в Чернухах. В Санкт-Петербурге и в Москве у них были родственники, поэтому в 1738 г. старший брат Степан отправился в северную столицу, чтобы поискать счастья. Двоюродный брат Григория Сваввича, полковник русской армии И.К. Полтавцев, был крупным вельможей и землевладельцем, и Полтавцевы охотно принимали у себя родственников из Чернух. Некоторые исследователи считают, что благодаря И.К. Полтавцеву юноша Григорий стал придворным певчим при дворе Елизаветы Петровны.

Исследователи считают, что с 1738 г. по 1741 г. будущий философ учился в Киевской духовной академии, хотя в списках учащихся его имени не сохранилось. Согласно расчётам его биографов, он вполне мог видеть или даже общаться с М.В. Ломоносовым. В академии Г.С. Сковорода изучал латинский, греческий, немецкий, древнееврейский, поэтику, риторику, диалектику, логику, этику, физику и метафизику.

Международное название Kiev Theological Academy
Прежнее название:
Киевская братская школа (1615—1631)
Киево-Могилянская коллегия (1631—1701)
Киево-Могилянская академия (1659—1817)

Киевская духовная академия (1819—1919)

Не закончив обучение, в 1741 году Григорий Саввич, пройдя конкурсный отбор, направился вместе тремя музыкантами в Санкт-Петербург, где принимал участие в постановке оперы И.А. Хассе «Милосердие Тита», поставленной по случаю коронации императрицы Елизаветы Петровны. Будущего философа назначили придворным певчим. В этот период будущий философ, благодаря своему статусу, сблизился с фаворитом императрицы, графом Алексеем Разумовским, который также был из днепровских казаков. Несмотря на замечательные перспективы закрепиться в столице и продвигаться вверх по карьерной лестнице, как сказали бы сейчас, в 1744 г. Григорий Саввич прибыл в составе свиты императрицы в Киев, где получил увольнение для того, чтобы продолжить обучение в Киевской духовной академии. Отца уже не было в живых. Считается, что в этот период большое влияние на него оказала фигура Василия Барского, знаменитого киевского путешественника и паломника, посетившего многие европейские страны и страны Ближнего Востока и составившего богатейшие путевые записки, в которых он описывал историю, культуру, архитектуру и быт увиденных им мест и памятников. Желая также, как и Василий Барской постранствовать по миру, Г.С. Сковорода, как утверждает его венгерский биограф Густав Гесс де Кальве(1), притворился сумасшедшим, чтобы его исключили из академии, поскольку он хотел благодаря своим придворным связям присоединиться к свите генерала-майора Ф.С. Вишневского, который направлялся заграницу для закупки токайских вин для императорского двора. В рамках этой экспедции Григорий Саввич побывал в Польше, Венгрии, Австрии, а также в Пруссии и в Италии, причём получается, что после приезда делегации Ф.С. Вишневского в Токай в Венгрии, далее на протяжении трёх лет философ путешествовал самостоятельно, изучая обычаи и нравы европейцев, и, как пишет его друг, ученик и биограф М. Ковалинский, сумел «доставить себе знакомство и приязнь ученых, а с ними новые познания, каковых не имел и не мог иметь в своем отечестве». Странствуя как самый настоящий бродячий философ — с посохом в руках и практически без денег — он, тем не менее, по сообщению биографов, не просто общался достойными людьми на улице, но даже слушал лекции в разных университетах.

Пространствовав не много не мало пять лет, Григорий Саввич возвратился назад в Чернухи, где обнаружил, что из его родных в живых не осталось никого, кроме брата. Некоторое время, не имея средств к существованию, он проживал у знакомых, которые и сами были стеснены в средствах, поэтому занимались поиском подходящего для способностей их гостя поприща. И вот в 1750 г. Г.С. Сковорода был приглашён в Переяславский коллегиум преподавать поэтику. Однако уже в 1754 г. он был уволен за вольнодумство и неуважение к епископу. Дело в том, что философ преподавал свой предмет по написанному им курсу «Руководство о поэзии», который своей новизной и отступлением от канонов вызвал недовольство эпископа, на что автор процитировал тому латинскую пословицу: «Одно дело (архиерейский) жезл, другое — (пастушья) свирель». Этого эпископ не смог снести, после чего Г.С. Сковорода был вынужден уйти из коллегиума.

В этом же 1754 году философ был приглашён в деревню Каврай на должность домашнего учителя для четырнадцатилетнего мальчика Василя Томары, который был сыном переяславского полковника С.И. Томары. Старик Томара был настолько высокомерен, что за столом даже не разговаривал с учителем сына, но Григорий Саввич вполне достойно это переносил и вот по какой причине. Дело в том, что Григорий Саввич избрал для себя срединный путь — не монаха и не светского человека, и, как пишет его ученик М. Ковалинский: «положил он твердо на сердце своем снабдить свою жизнь воздержанием, малодовольством, целомудрием, смирением, трудолюбием, терпением, благодушеством, простотою нравов, чистосердечием, оставить все искательства суетные, все попечения любостяжания, все трудности излишества»(2). В согласии с этим намерением был и его образ жизни. Он крайне скромно одевался, ел раз в день после захода солнца, при этом по внутреннему убеждению не ел мяса или рыбы, вставал до зари, постоянно ходил пешком и всегда был, как пишет М. Ковалинский: «унижен пред всеми, словоохотен, где не принужден говорить, из всего выводящий нравоучение, почтителен ко всякому состоянию людей, посещал больных, утешал печальных, разделял последнее с неимущими, выбирал и любил друзей по сердцу их, имел набожество без суеверия, учёность без кичения, обхождение без лести». Однако во время первого пребывания Г.С. Сковороды в семействе Томар случилось одно происшествие, которое привело к изгнанию нашего героя из дома помещика. Во время одного из занятий с Василём Томарой Григорий Саввич, комментируя ответ своего ученика, сказал ему, что тот мыслит, как «свиняча голова». Это услыхали слуги и донесли матери Василя, которая была жутко оскорблена таким обращением со своим чадом, поэтому настояла на том, чтобы непочтительного учителя выставили из дома. Считается, что отец мальчика был против, но уступил требованиям жены и даже впервые удостоил нашего героя небольшим разговором, выразив своё сожаление о случившемся. Как утверждает украинский исследователь Г.С. Сковороды А. Филоненко, посвятивший своему соотечественнику шесть лекций, из которых мы почерпнули много полезного для нашей статьи, — этот эпизод настолько стереотипно воспринимается современниками(3), что его обязательно нужно переосмыслить и расставить правильные акценты. Во-первых, Г.С. Сковорода так назвал мальчика вовсе не в сердцах, вовсе не желая обидеть его или его родителей, а просто по тому, что у него была такая система оценок. Так, уже будучи преподавателем Харьковского коллегиума, он вместо оценок писал: «весьма туп», «сущий бестолковщина» или же «весьма остр» и «зверок вострой» (то есть знания хватает на лету). «Мыслит, как свиняча голова» также входила в эту двенадцатибальную систему оценок. Во-вторых, Григорий Саввич согласился стать учителем помещичьего сына не от нужды или выгоды, а прислушиваясь к внутреннему голосу, который указывал ему, кто годился ему в ученики и друзья, а кто нет. Именно поэтому после этого скандала, предположительно в 1756 г., философ согласился продолжить обучение мальчика, прозанимавшись с ним ещё два года(4). Впоследствии этот мальчик «свиняча голова» стал видным государственным деятелем, правой рукой Г.А. Потёмкина, послом Российской Империи в Константинополе, что, по словам А. Филоненко говорит о многом: задумав присоединить Турцию к Российской Империи и восстановить Византийскую Империю, Екатерина II, мыслившая на многие годы вперёд, с особым вниманием относилась к касавшимся этой территории вопросам, и случайных людей здесь быть не могло. Кроме того, в 1783 году Василю Томаре было поручено вести переговоры с грузинским царём Ираклием о присоединении Грузии к России(5).

Вообще, А. Филоненко замечает, что Г.С. Сковорода как некий магнит притянул к себе тех людей, которые ни много ни мало были или стали «архитекторами» проекта Российской империи в различных областях человеческой деятельности. Так, уже упоминавшийся выше Ф.С. Вишневский, которого Григорий Саввич сопровождал в экспедиции за токайскими винами, был весьма непростым человеком. Его имение находилось селе Белоусовка, которое находилось в неподалёку от родного села нашего героя — Чернух. Именно Ф.С. Вишневский, подбирая певчих для придворного хора, заметил певшего в сельском церковном хоре мальчика Алексея Разумовского, которого взял с собой в Петербург и который скоро стал фаворитом императрицы Елизаветы Петровны и одним из самых влиятельных фигур того времени. В частности, благодаря А. Разумовскому Малороссия получила различные привилегии, в том числе было восстановлено гетманство, причём гетманом стал его брат Кирилл Разумовский, он же президент Российской академии наук. В связи с этим возникает следующий вопрос: не желал ли Ф.С. Вишневский во время поездки за винами подготовить и нашего молодого героя, который был его земляком и также, как А. Разумовский, ранее был певчим в хоре и обладал подходящими для государственного деятеля способностями, к славному политическому поприщу во славу империи? Ведь иначе объяснить присутствие Г.С. Сковороды в этой поездке весьма трудно: одни биографы считают, что он был учителем сына Вишневского, но это маловероятно, так как тот был старше «учителя» на шесть лет, а согласно другим, — Григорий Саввич был домашним церковником, что также малоубедительно.

Другим интересным, но малоизвестным широкой общественности именем, которое связано с нашим героем, является имя Василия Назаровича Каразина, в честь которого назван Харьковский национальный университет(6). Дело в том, что после восшествия на престол императора Александра I изобретатель и метеоролог В.Н. Каразин написал государю анонимное письмо, содержащее программу царствования в духе доверия к общественному мнению. Автора разыскали и приблизили к императору. В.Н. Каразин выступал поборником общественного самоуправления и народного просвещения. Ему принадлежит идея об особом Министерстве народного просвещения. Именно В.Н. Каразин убедил императора в необходимости строить университет европейского масштаба в Харькове. А. Филоненко обращает наше внимание на то, что это решение было поистине визионерским и вместе с тем безумным по своей смелости, поскольку Харьков в то время был весьма захолустным местечком(7). Тем не менее, В.Н. Каразин не только убедил императора в необходимости строительства университета, но и сам занимался собором средств для этих нужд у местного дворянства. Поразительно, но Н.Ф. Фёдоров, да-да, именно наш глубокоуважаемый автор философии «Общего дела» посвятил В.Н. Назарову несколько статей, в том числе статью «Два юбилея», в которой он называет Сергия Радонежского духовным лидером России, а В.Н. Каразина её светским лидером, поскольку последний был не только основателем Харьковского университета и основателем Министерства народного просвещения, но и автором идеи полномасштабных метеорологических наблюдений и изучения природы на базе сельских школ по всей России, «естественно соединяя распространение просвещения с расширением самого знания». В.Н. Каразин, пишет Н.Ф. Фёдоров в другой статье(8), знал и открыто высказывал, что «Россия по своим климатически условиям и географическому положению представляет наиболее удобную арену для этой общечеловеческой работы [по наблюдению и управлению природой. — Ред.] и поэтому всякое начинание, всякий шаг, клонящийся к осуществлению этой великой задачи, вместе с тем будет началом исполнения великой миссии, самой судьбой, возложенной на нас, русских». Читатель, наверняка, уже начал недоумевать: при чём здесь Г.С. Сковорода? А вот при чём. Дело в том, что наш философ часто останавливался в доме родителей В.Н. Каразина на хуторе Пан-Ивановке, и для его родителей всегда было очень важно, чтобы этот странствующий «старчик», как его стали называть в преклонном возрасте, у них пожил. Григорий Саввич настолько полюбил это место, что на семьдесят втором году жизни, предчувствуя свою смерть, направился к своим друзьям в Пан-Ивановку, чтобы почить у них в имении(9). В.Н. Каразин родился в 1772 году, а Г.С. Сковорода ушёл из жизни 1794 г., то есть Василий Назарович видел этого странствующего старчика, видел с каким почтением относятся к нему родители и как важно для них было его учение, поэтому когда В.Н. Каразин в 1802 году начал сбор средств у местного дворянства на строительство Харьковского университета, он делал это находясь по влиянием сковородиновского учения и обращался к тем людям, которые лично знали Григория Саввича и который был им дорог(10).

Далее, говоря о значимых в истории России и даже мировой истории фигурах, на которых Г.С. Сковорода оказал сильное влияние, нужно отметить русского философа В.С. Соловьёва, для которого, согласно семейной традиции, Григорий Саввич приходился двоюродным прадедом(11). Л.Н. Толстой, познакомившись с жизнью и учением странствующего философа, просто влюбился в него и даже начал ему подражать. А. Филоненко говорит о том, что согласно исследованиям В.В. Бибихина(12) мир знает только двух Л.Н. Толстых — выдающегося писателя и, для многих, довольно скучного моралиста, хотя на самом деле есть ещё третий — философ, который открывается в его дневниках. И Л.Н. Толстой как философ продолжает духовную традицию Г.С. Сковороды, которая неожиданным образом возрождается в XX-м веке в творчестве и образе жизни одного из величайших философов современности Людвига Витгенштейна(13). Далее, Г.С. Сковороду открыли для себя русские символисты серебряного века, для которых его учение о двух человеческих натурах — божественной и материальной, а также о трёх мирах — макрокосме, микрокосме и мире символов — было настолько сродным, что они могли бы называть его своим родоначальником. Наконец, М.А. Булгаков использовал концепцию трёх миров Г.С. Сковороды (космического, библейского и земного) для композиции своего бессмертного романа «Мастер и Маргарита», а некоторые исследователи вообще считают, что Г.С. Сковорода был прототипом главного героя романа — Мастера(14).

Троице-Сергиева лавра (в церковной литературе обычно Свято-Троицкая Сергиева лавра) — крупнейший мужской монастырь Русской православной церкви с многовековой историей. Расположен в центре города Сергиева Посада Московской области, на реке Кончуре. Имеет статус ставропигиального. Крупнейший центр образовательной и издательской деятельности Русской православной церкви. Место нахождения Московской духовной академии. В Свято-Троицком соборе лавры находятся мощи основателя монастыря, преподобного Сергия Радонежского.

Однако давайте вернёмся к жизни самого Григория Саввича. После ухода из семейства Томар Г.С. Сковорода направился в Москву, где поселился в Троице-Сергиевой лавре, тесно общаясь с эрудированным настоятелем Кириллом Лящевецким (родом из казаков и выпускником Киевской духовной академии), изучая богатую библиотеку, в частности греческие тексты, которые, как считается, повлияли на его произведение «Сад божественных песен». Настоятель даже предлагал философу остаться в лавре библиотекарем, но наш герой предпочёл странствовать. Считается, что примерно в это время Григорий Саввич получил известие от Стефана Томары с извинениями и приглашением продолжить обучение его сына в селе Каврай. Некоторые биографы считают, что философ не хотел туда возвращаться и что его якобы обманным путём привёл туда их общий друг, у которого тот остановился, причём они утверждают, что философа напоили вином. Полагаем, что это не так. Во-первых, Григорий Саввич не употреблял алкоголь(15), а во-вторых, зная вольнолюбивый характер философа, невозможно себе представить, что он остался бы в имении вопреки своим желаниям. Единственное объяснение может быть в том, что Григорий Саввич особым образом выбирал себе учеников: для него учитель и ученик должны были быть родственными душами, между которыми устанавливалась дружба, а дружба для него была наилучшим украшением жизни. Он считал, что друзья подобны сокровищам и что люди дружат только с теми, к кому испытывают особое духовное влечение(16). Его бывшие ученики и просто друзья оказались разбросанными по всей Малороссии и России, но он продолжал поддерживать с ними связь, периодически навещая их или обмениваясь письмами. «Как музыкальный инструмент, когда мы слышим его издалека, кажется нашему уху приятнее, так и беседа с отсутствующим другом бывает конечно гораздо любшею, чем с присутствующим», — говорил он. Интересно, что именно ради другого ученика и ближайшего друга М. Ковалинского Г.С. Сковорода решил вернуться в Харьковский коллегиум в 1762 г. Дело в том, что ещё в 1759 г. философ получил приглашение от архиерея Иоасафа преподавать в этом православном среднем учебном заведении, но после окончания года отказался принять монашеский постриг, поэтому оставил коллегиум и около двух лет жил в селе Старица близ Белгорода. Познакомившись в Белгороде со студентом-богословом коллегиума Михайлом и, по-видимому, сразу распознав в нём родственную душу и друга, Григорий Саввич, возвратился в коллегиум и работал там с 1762 по 1764 гг. В этот период вокруг философа формируется целый круг учеников и сподвижников, среди которых были в основном дети священнослужителей, кстати, многие из них были друзьями братьев Ковалинских — Михаила и Григория. Кроме лекций они также встречались для общения с философом в доме дяди Михаила — протоиерея Петра Ковалинского, который также был преподавателем коллегиума. К сожалению, с приходом нового архиерея, Григорий Саввич, очевидно, не найдя с ним общий язык, покинул учебное заведение. Всё же через несколько лет в 1768 году философу довелось и в третий раз поработать в Харьковском коллегиуме после того, как харьковский губернатор Е.А. Щербинин, с которым Григорий Саввич сблизился(17), приказом назначил его преподавателем катехизиса. Однако у нового митрополита Самуила были претензии как к содержанию курса, так и к самой светской персоне преподавателя, поэтому нашего героя опять попросили уйти.

Свято-Троицкий Китаевский монастырь, также известный как Китаевская пустынь  — православный монастырь в Китаеве (историческая местность в Киеве). Действовал в XVIII — начале XX веков; восстановлен в 1990-е годы.

В 1770 году с Г.С. Сковородой случилось чрезвычайно важное происшествие, изменившее его представление о судьбе и предназначении, а также его отношение к Богу. Григорий Саввич около трёх месяцев по приглашению настоятеля Иустина жил в монастыре Китаевской пустыни возле Киева. После трёх месяцев наш герой «приметил в себе внутреннее движение духа непонятное», которое заставляло его покинуть Киев, и он, следуя этому велению, попросил настоятеля отпустить его. Настоятель никак не хотел его отпускать, и тогда философ пошёл к друзьям в Киев, чтобы те опустили его в Украину(18). Киевские друзья также начали его отговаривать, а дух всё велел ему покинуть это место. Тогда он пошёл на Подол, нижний город в Киеве и там почувствовал такой сильный трупный запах, что не мог далее идти. Дух погнал его из города, и он, несмотря на неудовольствие настоятеля Иустина, на другой день пустился в путь. Придя в город Ахтырку и остановившись у своего приятеля настоятеля монастыря, Григорий Саввич вкоре получил известие о том, что в Киеве вспыхнула чума и город был заперт на карантин. В беседе со своим учеником наш герой поведал ему, что сердце его дотоле почитало Бога, как раб, «оттоле возлюбило его, как друг». Процитируем слова самого философа, которые приводит М. Ковалинский: «Имея разожженные мысли и чувства души моей благоговением и благодарностию к богу, встав рано, пошел я в сад прогуляться. Первое ощущение, которое осязал я сердцем моим, была некая развязанность, свобода, бодрость, надежда с исполнением. Введя в сие расположение духа всю волю и все желания мои, почувствовал я внутри себя чрезвычайное движение, которое преисполняло меня силы непонятной. Мгновенно излияние некое сладчайшее наполнило душу мою, от которого все внутреннее мое возгорелось огнем, и, казалось, что в жилах моих пламенное течение кругообращалось. Я начал не ходить, но бегать, как бы носим некиим восхищением, не чувствуя в себе ни рук, ни ног, но будто бы весь я состоял из огненного состава, носимого в пространстве кругобытия. Весь мир исчез предо мною; одно чувствие любви, благонадежности, спокойствия, вечности оживляло существование мое. Слезы полились из очей моих ручьями и разлили некую умиленную гармонию во весь состав мой. Я проник в себя, ощутил как сыновнее любви уверение и с того часа посвятил себя на сыновнее повиновение духу божиему»(19).

После этого у Г.С. Сковороды начинается период странствий. Он путешествовал пешком(20) по Малороссии, Приазовью, Слободской, Воронежской и Курской губерниям, побывав даже в Таганроге(21). Он мог надолго останавливаться у своих многочисленных друзей, которые были рады его принять и пообщаться с ним. Во время этих остановок он писал свои произведения и оставлял эти рукописи друзьям, как правило, посвящая написанные произведения либо им, либо другим друзьям. Друзья бережно хранили эти рукописи, и так сохранилось наследие философа. Накануне своего ухода в 1794 году философ навестил своего друга и ученика М. Ковалинского и передал ему оставшиеся у него рукописи. После этого он направился на юг в село Пан-Ивановка в дом своих друзей — А.И. Ковалевского, отчима В.Н. Каразина. Считается, что, предчувствуя свою смерть, он указал друзьям место в саду, где он возжелал быть похороненным. Историк И. Срезневский, свидетельство которого приводит в своей книги В.Ф. Эрн, так описывает последние минуты жизни Григория Саввича: «В деревне у помещика Кго [Ковалевского. — Ред.] небольшая комнатка окнами в сад, уютная, была последним его жилищем… Был прекрасный день. К помещику собралось много соседей погулять и повеселиться. Послушать Сковороду было также в предмете… За обедом Сковорода был необыкновенно весел и разговорчив, даже шутил, рассказывал про свое былое, про свои странствия, испытания. Из-за обеда встали, будучи все обворожены его красноречием. Сковорода скрылся. Он пошел в сад. Долго он ходил по излучистым тропинкам, рвал плоды и раздавал их работавшим мальчикам. Под вечер хозяин сам пошел искать Сковороду и нашел под развесистой липой. Солнце уже заходило; последние лучи его пробивались сквозь чащу листьев. Сковорода с заступом в руке рыл яму, узкую длинную могилу. «Что это, друг Григорий, чем это ты занят?» — сказал хозяин, подошедши к старцу. «Пора, друг, кончить странствие! — ответил Сковорода. И так все волосы слетели с бедной головы от истязаний! Пора успокоиться!» «И, брат, пустое! Полно шутить, пойдем!» — «Иду! Но я буду просить тебя прежде, мой благодетель, пусть здесь будет моя последняя могила». И пошли в дом. Сковорода недолго в нем остался. Он пошел в «комнатку», переменил белье, помолился Богу и, подложивши под голову свитки своих сочинений и серую свитку, лег, сложивши на крест руки. Долго ждали его к ужину. Сковорода не явился. На другой день утром к чаю тоже, к обеду тоже. Это изумило хозяина. Он решился войти в его комнату, чтоб разбудить его; но Сковорода лежал уже холодный, окостенелый»(22). В.Ф. Эрн также пишет о том, что незадолго до ухода Григорий Саввич завещал своему ученику М. Ковалинскому сделать на могиле следующую запись: «Мир ловил меня, не поймал». Что хотел сказать этим наш философ? В чём заключалась суть его учения? Настало время в этом разобраться.

Скончался Г.С. Сковорода 29 октября 1794 года, могила на территории его музея-заповедника в с. Сковородиновке (бывшей Пан-Ивановке) Золочевского района Харьковской области (Украина). На надгробном камне выбита эпитафия, придуманная самим философом: "Мир ловил меня, но не поймал"

Итак, Г.С. Сковорода писал стихи, песни, басни и философские произведения. К сожалению, размер данной статьи не позволяет нам в полной мере осветить всё его творчество и все его идеи, поэтому мы ограничимся разбором его первого философского произведения, которое он написал примерно через год после того, как Бог спас его от чумы в Киеве и нашему герою открылся смысл этого акта, о чём мы писали выше. Если мы поймём суть этого произведения, мы поймём всё его творчество. Называется это первое восточнославянское философское произведение «Наркисс. Разглагол о том: Узнай себя». Произведение написано в виде диалогов, напоминающих диалоги Платона или Джордано Бруно и композиционно, состоит из пролога и семи разговоров. В прологе Г.С. Сковорода переосмысливает древнегреческий миф о Наркиссе (Нарциссе), согласно которому красивый юноша, сын речного бога и нимфы, влюбился в собственное отражение в водах ручья и умер от тоски по самому себе. Наркисс же Г.С. Сковороды, которого он, символично называет своим первородным сыном, рождённым на седьмом десятке лет жизни, влюблён не в свой внешний облик, а в свою внутреннюю сущность. И влюбившись в неё, он также умер, но по-другому: смертная его натура преобразилась в бессмертную, и он «из ползущаго че?рвища востал пернатым моты?ликом». Такие Наркиссы не буйные, которых «гонит бес по миру», но «амурятся дома», тo есть, возвратившись в свою изначальную обитель (рай), предаются наслаждению от созерцания своего истинного «Я», высшей природы, нетленной сущности, Бога. Таких Наркиссов много; среди них библейский Давид, Апостол Павел, которые также узрели в себе истинного человека и преобразили свою смертную сущность. Такое переосмысление древнегреческого мифа является настолько пародоксально-уникальным, что наше сознание даже как-то сразу не вмещает этой полярности — как это мы из предельного эгоизма и самовлюблённости попадаем в предельную духовность?

Фрагмент текста Наркисс.

После такого необычного пролога следуют семь разговоров, в которых участвуют некоторые странные, на первый взгляд, персонажи: Лука, Друг, Сосед, Клеопа, Филон, Старец Памва, Антон, Квадрат. Разговор начинается с того, что Лука рассказывает, что вчера, в воскресение Пасхи, он обедал у брата в саду, и за столом некоторые учёные толковали написанные на беседке слова из Библии: «Тот сотрёт твою главу, которого ты соблюдать будешь пяту».  Лука, хотя и верит в полезность и силу священного писания, не чувствует вкуса ни в словах, ни в их толковании. Персонаж по имени Друг начинает объяснять Луке, что есть глава и что есть пята в человеке. Голова есть невидимое, дух, истинный наш человек, мысль, сердце, план Бога, а пята есть видимое, наша плоть, прах, болван, пустошь, пепел. Таким образом, поклоняясь праху, плоти, мы стираем, заглушаем в себе дух. Комментируя этот разговор, А. Филоненко говорит, что православные сразу узнают в нем евангельскую историю об Эмманусе. После казни Христа двое из его учеников Лука и Клеопа, потрясённые случившемся с их учителем — для них рухнул мир — бегут домой в селение Эмманус, и по пути им встречается Христос, которого они сначала не узнают, и лишь в конце у них открываются глаза. Из структуры «Наркисса» мы также понимаем, что семь разговоров соответствуют семи дням страстной недели. Поэтому первый разговор соответствует страстному понедельнику, а это тема проклятия бесплодной смоковницы, под которой, как известно, понимается иудейская жреческая верхушка, которая должна была приносить духовные плоды и питать ими людей, а она же просто занимала место в божественном саду.  Как садовод в притче дал ей последний шанс отплодоносить в новом году, так и явление Христа было шансом для фарисеев исправиться. В первом разговоре Григорий Саввич ставит вопрос духовного голода, вернее, не голода, а питания без насыщения: слова есть, а вкуса их не чувствуешь, и книгочеи не могут тебе помочь. Персонаж Друг начинает разъяснять Луке сущность эти слов.

Во втором разговоре Друг продолжает разъяснять Луке и Клеопе различие между невидимой натурой (духом) и видимой натурой (плотью) на следующих примерах: рисунок есть нечто большее, нежели краски, его образующие, смысл слов есть нечто большее, нежели буквы их составляющие, здание церкви есть некий план, то есть нечто большее, нежели образующие её материалы. Для понимания этого необходимо иметь очи мудрости, то есть владеть качеством распознавания, а для этого необходимо делать определённое усилие. В этом задача каждого, кто пытается открыть истинного в себе человека. Темой страстного вторника, которому соответствует этот разговор, является притча о мудрых и неразумных девах и притча от зарытом в землю таланте(23). Таким образом, Григорий Саввич, по нашему мнению, пытается сказать о необходимости всегда быть бдительными и готовыми к этой встрече с истинным человеком, которая должна произойти у нас в душе, для чего мы должны трудиться, используя данный нам талант, а не зарывать его в землю.

В третьем разговоре Лука отсутствует, так как не может понять речей Друга. Друг говорит Клеопе и Соседу о том, что для познания вселенной необходима адекватная мера и эта мера есть человек, но человек не плотский, а внутренний, истинный человек Апостола Павла, то есть в котором родился Бог, Христос(24). Сердце человека есть тот орган, через который и происходит эта встреча, но она не происходит до тех пор, пока взор человека устремлён на преходящее тело, а не на внутренний нетленный дух. В качестве проверки, произошло ли у его собеседника переосмысление ценностей после услышанных речей, Друг задаёт Клеопе следующий вопрос: «Ну, скажи мне, если бы твое внешнее или скотское тело через 1000 лет невредимо было, любил бы ты плоть твою?» Клеопа отвечает: «Сему статься нельзя. А если бы можно, нельзя не любить»(25). На это Друг замечает, что Клеопа никак ещё себя не узнал. Он также называет всех нас «любопрахами», так как мы влюбились в смертное наше тело и тем самым осудили дух, Бога, Христа. Мы все предали Христа, как убежавшие от него ученики и как Иуда, потому что мы оставили свет и выбрали тьму(26). Таким образом, третий разговор связан с темой страстной среды и предательства Иуды. Григорий Саввич делает вывод, что мы все Иуды, так как предали нашего друга и учителя Христа, который пребывает у нас в сердце и ждёт, когда мы его встретим, узнаем и оправдаем на суде с плотью. В этом и есть, по мнению философа, причина всего зла на земле, которое как семена сорняков в огороде, присутствуют в душе каждого человека, поэтому нам необходимо регулярно пропалывать свой «огород» и так искоренять в себе зло.

Четвёртый разговор приурочен страстному четвергу, а это Тайная вечеря. Григорий Саввич продолжает тему необходимости распознавания двух природ: внешней смертной и тайной бессмертной. Младенец рыдает о разбитом орехе, не понимая, что главное в нём не разбитая корка, а ядро. Но земледелец не скорбит о пожелтевшем колосе и сухой соломе, зная, что суть содержится в зерне. Здесь автор делает неожиданное заявление: не всякий орех с ядром и не всякая солома с зерном. Подобно этому присутствием и отсутствием истинного человека внутри тела и различаются добрые и злые люди. Поэтому, даже если человек завладел всеми мирами, но себя самого потерял, жизнь его тщетна. Сам человек есть маленький мирок(27), в котором трудно сыскать начало (силу), также как трудно сыскать начало во вселенной (макрокосме). Однако и там, и здесь это начало едино — Бог. И Григорий Саввич делает вывод, что истинный человек и Бог есть одно и то же(28). Вот это вглядывание в самого себя, в истинного человека и есть христианский нарциссизм Г.С. Сковороды. А. Филоненко здесь отмечает, что Григорий Саввич не один сделал такое открытие. Так, в конце «Божественной комедии» Данте Алигьери, когда Бернард Клервоский(29) попросил Богородицу явить Данте лик Бога, ему были явлены три тайны созерцания Высшего: сначала он увидел ослепительный свет, затем три вращающихся разноцветных круга, а потом произошло то, что потрясло его до глубины души и ввергло в безмолвие. Вглядываясь в третью тайну, он увидел лицо человека(30). Вот об этом узнавании, об этой встрече с истинным человеком ведётся четвёртый разговор, и Тайную вечерю здесь нужно понимать как встречу с Христом в самом себе, который постоянно находится у тебя в сердце и ждёт, когда ты откроешь ему дверь, чтобы Он пришёл к тебе как друг и учитель, сел с тобой вечерять и дал тебе, как некогда своим ученикам, духовную пищу(31). Григорий Саввич также говорит о том, что нужно отличать истинную духовную пищу от лишь кажущейся таковой, и приводит в пример историю, в которой птицы пытались съесть ягоды, нарисованные на стене искусным художником. Критерием для распознавания истинной пищи от мнимой является способность утолить голод: лишь настоящая еда утоляет физический голод, лишь истинная духовная пища утоляет духовный(32). Ложные рассуждения, философия являются лишь симуляцией духа. Образ птиц, но уже находящихся в клетке, также используется в этом разговоре для иллюстрации людей, которые мечутся в клетке видимых вещей, и не способны вырваться на свободу духа.

Пятый разговор приурочен страстной пятнице, а это тема Голгофы, смерти, положения во гроб и утра зари из праха. А. Филоненко обращает наше внимание на то, что многие христиане могут всю жизнь полагать, что следуют заповедям Христа, они могут даже сопоставлять эпизоды из своей жизни с евангельскими событиями, но, если они не подходят к теме пятницы — когда рушатся все надежды, когда всё потеряно — это лишь приближение к христианству. Настоящее христианство открывается в тот момент, когда открывается возможность испытать сверхнадежду, которая приходит не из тебя самого (смертного), а от Духа. Всё рушится, всё погружается в смерть, в том числе и наше тело, но если мы пугаемся этой смерти, значит, мы ещё не знаем Бога и тем самым предаём Христа в нашем сердце, как предали убежавшие от него ученики. Поэтому задачей человека, погружённого при проработке этой темы во тьму смерти, является исполненное веры вглядывание в эту зарю духа (или туда, где она должна возникнуть)(33), которая должна возвестить день воскресения.

Шестой разговор посвящён страстной субботе, которая представляет собой таинство происходящего в тлении воскресения: не явного, которое наступит на следующий день, а именно тайного. Григорий Саввич всё чаще и чаще использует символ зерна, внешняя оболочка которого умирает, но где-то в сокровенной глубине и тишине вечности происходит таинственная работа, и скрытая в зерне невидимая Жизнь чудесным образом проявляется вновь. Обозначенное в предыдущих разговорах учение о двух мирах и о двух натурах — видимой и невидимой — нужно понимать именно с этой точки зрения — Пасхи, воскресения. Если вынести это из пасхального контекста, мы будем понимать Григория Саввича как натурфилософа. Мы познаём свою нетленную натуру именно благодаря познанию тленной, то есть через опыт умирания. В точности также мы не можем понять вкус хорошего вина, которое нам принёс трактирщик, если не попробовали плохого. Поэтому в тексте происходит напряжённое вглядывание в тленную и нетленную натуру человека для различения тления и нетления, зерна и колоса, головы и хвоста, истинного человека Апостола Павла и плотского кумира. Это и есть христианский нарциссизм. Таким образом, отмечает А. Филоненко, разрушается стереотип о том, что Сковорода говорил о познании человека в духе гуманистов. Нет, это исключительно христианская позиция. Это напряжённое вглядывание и есть узкий путь христианства: узкий не в смысле трудный, а в смысле следования навстречу своему истинному «я», своему внутреннему человеку, Христу — путь любви к себе. Этот путь не только не трудный, но даже лёгкий, правда, с точки зрения психологической лёгкости: то есть физически это может быть сопряжено с серьёзными усилиями, но так как это продиктовано твоей внутренней потребностью, всё легко. В этом смысл изречения Григория Саввича, которое мы поместили в качестве одного из эпиграфов к этой статье: «Благодарение всеблаженному Богу, что нужное сделал нетрудным, а трудное ненужным!». Следует сказать, что такое понимание пришло к философу только после описанного нами выше чудесного спасения от чумы, которое произошло с ним в 1770 году в Киеве. Спустя год был написан «Наркисс». До этого момента Г.С. Сковорода считал, что путь к счастью труден, и об этом было написано во многих его текстах(34). Чтобы их не переделывать, позже он просто снабдил их предисловиями, в которых растолковал свою новую позицию, отчего тексты стали не парадоксальными, как могло бы показаться на первый взгляд, а диалектичными. А. Филоненко объясняет этот трудный момент лёгкости пути к счастью примером из другого текста философа «Начальная дверь», в котором он говорит, что люди были бы крайне несчастны, если бы Бог поместил счастье в какой-то определённой стране, в каком-то времени, плоти и крови. На самом деле оно не привязано к месту и времени, а всегда в нас есть. Однако к этому счастью нужно прийти. Этот путь представляется нам бесконечным. Как же мы можем отправляться в путь, который бесконечен?! Мы же не дойдём!!! Для объяснения того, что это всё-таки возможно и, более того, достаточно легко А. Филоненко приводит слова Франциска Ассизского, который говорил, что жизнь — это путь нищеты и радости, но люди думают, что этот путь к радости, к раю так бесконечно далёк и важен, что мы никогда до него не дойдём, если бы не одно «но». Мы можем рассчитывать двигаться к радости, к сладости всю жизнь, если мы чувствуем эту радость уже прямо сейчас. Как? На вкус. Если я чувствую вкус радости, любви, дружбы, я всегда буду идти к истоку. Бог дал мне этот путь. Франциск Ассизский говорил, что не стоит идти к радости, если ты уже сейчас не чувствуешь эту радость, иначе не дойдёшь. Что же происходит? Из бесконечности к тебе прилетает луч, который освещает твою тьму и радует тебя, когда ты идёшь вперёд, и так можно идти бесконечно долго. Поэтому в шестом разговоре говорится о вглядывании в самого себя, в своё сердце, в котором вдруг открывается дверь и ты видишь Христа. Никто из нас не может сказать, что у него нет ни одного друга, потому что один друг всё же есть у всех. Христос и есть тот друг, от которого протягивается к тебе этот бесконечный луч. Он знает о тебе всё; он приходит, когда тебе нужно, но, если тебе нужно побыть одному, он уходит. И хотя он знает о тебе всё, но при этом остаётся твоим другом и любит тебя. В этом новость христианства: у каждого человека есть друг. Не судья, не господин, но друг. И это радикальное переосмысление дружбы. Это огромная революция. Когда ты это понимаешь, наступает суббота. Ты можешь Его предавать, но Он никогда не оставит тебя. Об этом друге и ведётся шестой разговор.

В седьмом разговоре, который соотносится с воскресением, появляется новый персонаж — старец Памва, который знает только один псалом Давида — номер 38, в котором говорится о молчании или даже о лишении дара речи, возникающих по воле Бога, дабы человек воздержался от пустых грешных разговоров и смог сосредоточится на своих мыслях и проникнуть в своё сердце(35). То же самое случилось и с Памвой, который потерял дар речи. Язык всему телу голова, а язык неправедного человека «есть меч острый, гроб открытый». Памва умолк, ибо осознал смертность своего языка, своего «земляного человека» после того, как понял истинного человека. Поэтому, вновь начав говорить, он делится своим опыт приближения к истинному смыслу таких слов, как время, жизнь, смерть, любовь, мысль, душа, страсть, совесть, благодать, вечность через Бога, который есть мера всех вещей, поэтому главная премудрость, по его мнению, заключается в познании Бога. Для этого нужно взойти на его гору ведения. Как? Через Евангелие, которое есть зажжённый фонарь, а Христос — горящий в нём свет. С таким фонарём человек должен подняться на гору господню(36) и там спуститься в пещеру своего сердца, которая снаружи может казаться скотскою пещерой (страсти, грехи и т.д.), но внутри Дева рождает сына Бога. В такую обитель нужно долго стучать и иметь подобающие одежды, иначе, сначала впустив, тебя вновь выбросят во тьму кромешную. Многие подвижники стремились и стремятся проникнуть в эту обитель. Однако для вхождения в эту обитель кроме Евангелия и Христа как Слова необходима ещё помощь Духа, Благодати, Матери, которую Памва уподобляет чистой голубице. Она посредница между Богом и смертными, она подобна мосту, проводящую смертных в жизнь, а значит, по праву может называться воскресением: Она нас, «спадших с горы долу поставляет опять на той же горе»(37). И здесь другой персонаж говорит, что слово воскресение в греческом и римском означает «то, если падшего поставить опять на ноги» и цитирует слова ап. Павла: «Встань, спящий, и воскресни из мёртвых, и осветит тебя Христос». Услышав слова о воскресении, персонаж Друг приходит в волнение и убеждает Памву спеть свой единственный псалом, ведь Бог дал ему новые уста, а согретое сердце «есть огненный духа святаго язык, новое на небеси и на земли, поющий чудо воскресения». А так как во всех людях по-прежнему бьется ветхое сердце, все печальны, несыты, отчаянные и лишённые утешения духа, то все люди крайне нуждаются в этой песне, этом гимне. Все начинают упрашивать Памву спеть, но Памва, хотя для него нет ничего приятнее петь гимн истинному человеку, опасается, что он своей неискуссностью в пении не сможет усладить этого человека. Тогда Друг сообщает ему, что для отца нет ничего приятнее малолетнего сыночка неправильное болтание в речи(38) и что даже если ты искусен во всех музыкальных инструментах, это ничего не стоит без любви, поэтому надо петь и петь дерзновенно. И тогда они поют втроём, так как для музыки наиболее гармоничным является сочетание трёх голосов, а при троих свидетелях всякое слово утверждается. Так гимном воскресению человека заканчивается седьмой разговор.
Перед тем, как мы прейдём к заключительной части произведения — «Симфонии», необходимо сделать небольшое отступление и сказать, почему Григорий Саввич в своём произведении так много места уделил музыке. Вовсе не потому, что он сам играл на многих музыкальных инструментах, сочинял музыку и пел оперу в придворном хоре императрицы. А. Филоненко даёт гениальное объяснение роли музыки и гимна в данном тексте и вообще. Как всегда, он начинает издалека и рассказывает о уже упоминавшемся выше филологе, переводчике и философе В.В. Бибихине, который был человеком уникальнейшей эрудиции и мировоззрения. Он мог читать лекции на самые удивительные темы, и однажды он решил, что ему нужно изучить Веды, хотя он не был санскритологом. В результате этого исследования он пришёл к поразительному заключению: Веды и ведические гимны являются утерянным звеном современной философии, это неизвестный нам исток речи как мышления. Мы привыкли, что во всех формах мышления присутствует суждение, логика, правила. Этот способ, согласно Бибихину важный, но не первый: первым является гимн. Об этом же говорит Дионисий Ареопагит. Бибихин говорит о том, что греческая культура почти его потеряла: мы почти ничего не знаем о древнегреческих гимнах, которые древнее эпоса. Зато у нас есть развитая культура, в которой почти целая эпоха ведических гимнов. Это «утро мира». Определив суть этого явления, Бибихин попытался найти в современной культуре нечто подобное, и ими оказались гимнографы XX-го века — Рильке, Хлебников. Гимн — это первый речевой акт, это хвала. Эта хвала возникает в тот момент, когда на твоих глазах происходит что-то потрясающее, и это что-то тебя меняет и приводит твою внутреннюю природу в движение(39). В чём ещё отличие гимна от других видов речи и мышления? В лирике субъект присутствует, но он описывает лишь свои субъективные переживания; в эпосе субъект отсутствует, есть лишь объект повествования; в драме происходит взаимодействие нескольких субъектов, а вот в гимне происходит взаимодействие мира как мифа и твоей внутренней природы, которая меняется под воздействием потрясения от этого мира, и это чувство является коллективным, поэтому гимны поются хором. Гимн — это перформативный акт. И именно поэтому гимны несут социообразующую функцию. Люди, поющие гимн, находятся в процессе создания нового тела. Сама культура рождается из гимна. Не случайно в современном обществе эта особенность гимнов была подмечена и используется в государственных гимнах для сплочения нации(40), и именно поэтому суть гимна в настоящее время дискредитирована: нам кажется неуместным кого-то за что-то хвалить.

Бюст философа в Сковородиновке.

В «Наркиссе» этой точкой, из которой возникает гимн, является момент познавания, узнавания истинного человека, нетленной природы, воскресшего из тления Христа. Как только человек прошёл через горлышко своего узкого пути, он разражается гимном и по-новому поёт в мистическом, аллегорическом и таинственном ключе. Полное название заключительного разговора: «Симфония, сиречь согласие священных слов со следующим стихом: “ Сказал: сохраню пути мои, чтобы не согрешать языком моим”». В названии и в самом разговоре одним из ключевых слов является слово «сказал», которое присутствует в псалме, но которое приятели почему-то опустили при исполнении псалма, о чём им сообщает Друг. Им оно кажется ненужным, но Друг им растолковывает, что нет ничего труднее, и сравнивает Священное писание с рекой или морем, в котором «часто в том месте глубина и самим ангельским очам неудобозримая закрывается, где по наружности показывается плохо и просто». Вообще в оригинале текста употребляется церковнославянское слово «рех», которое встречается в псалмах перед какой-то очень важной мыслью: ««Рђх: ты еси Бог мой» или «Рђх: рече бог: — Да будет свђт». Друг объясняет, что слово в таких местах означает тайный, новый, нетленный язык, возможно, Григорий Саввич имел в виду здесь понимание слова как Логоса(41) у отцов христианской церкви. В тексте далее говорится о том, что это слово произносится языком, который движим сердцем, в котором рождается мысль, поэтому из ветхого сердца исходят грязные слова, а из обновлённого вечные. Друг говорит: «Ражжуй силу сих слов и усмотришь, что нога гордыни и рука, и роги грђшных, и зубы, уши, и око простое и лукавое — и все до послђдняго волоса спряталось в сердечной глубинђ»(42). На основании этой ключевой роли, которая уделяется сердцу у Г.С. Сковороды некоторые исследователи русской и украинской религиозной философии считают его основателем философии сердца, или кардиоцентризма.

Кроме разбора смысла слова в тексте разговора важным эпизодом является притча Памвы о двух невольниках, старом и молодом, которые сбежали и пришли к горам. Поднявшись по круче, они увидели каменную пещеру с надписью: «Сокровище свЂта, гроб жизни, дверь блаженства». Старик увлекался духом в пещеру, а молодого же смущала тьма, но старик его ободрял, и, наконец, они услышали шум веселящихся людей. Они долго стучали, так как из-за веселья их стуки не были слышны, но в итоге им отворили и сделали участниками пира. Пировавшие оказались добродушными простаками земледельцами, которые жили там и шесть дней праздновали вместе со своими семьями день рождения своего господина. Когда же путники спросили, кто их господин, оказалось, что земледельцы лично его не видели, но он их «по своей весёлости» всем, что у него есть снабжает. Они к нему в дом не ходят, но оправляют через пастухов, которые ему вернее прочих, поклоны. Если путники желают, они могут к нему пойти. Он не смотрит на лицо, но на сердце(43). Двери тёмного вертепа перед ними. У путников есть факел. Они могут войти. И вот: «Седмаго дня по входЂ своем в пещеру 1771-го года(44) с полночи вступили чужестранцы во путь господскій. На разсвЂтЂ услышали хор поющій: «Смертію смерть поправ...» ПослЂ пЂнія вдруг отворилися двери. Войшли в чертог, утренним свЂтом озаренный...». Такова логическая концовка произведения, за которой, как эпилог, следует разбор слова «рех» и несколько разделов, которые называются «хор» и «симфония», под которыми мы понимаем гимны в указанном выше смысле.

Подведём итоги сказанному. «Нарксисс» является главным произведением Г.С. Сковороды, и в нём отражается не только всё остальное его творчество, но и вся его жизнь. В этом коренное отличие Григория Саввича от многих европейских мыслителей и философов, создавших отвлечённые философские системы, никак не связанные с их собственной жизнью(45). Интересно, что мы и античную философию столетиями, с подачи её европейских исследователей, воспринимали как отвлеченную систему, что было опровергнуто революционными работами французского филолога и философа Пьера Адо, который показал, что каждая античная философская система должна рассматриваться как практика себя в рамках своей школы и образа жизни её представителей(46). Поэтому Г.С. Сковорода больше похож на античных философов, а его философию часто называют христианским эпикурейством. И всё же это нечто самобытное, ни на что не похожее. Г.С. Сковороду называют первым русским и украинским философом, а «Наркисса» первым восточнославянским философским произведением. Однако оценка его творчества с самого начала и до сих пор была и остаётся крайне неоднозначной. Это, с одной стороны, вызвано особенностью его текстов, адекватно воспринимать которые можно лишь, как чуть выше было сказано, практикуя их в своей жизни. Ты можешь тысячу раз читать об евангельских событиях, держать пост, ходить в церковь или даже знать глубину толкования всех христианских текстов и множества других религиозно-философских систем, но если у тебя в сердце не произошла эта встреча, нет дружбы, то всё рассеивается как прах — всё «сухое поле костей, а духа нет в них». Именно поэтому Г.С. Сковорода намеренно сужает своё барочную виртуозность и уходит от свойственной это эпохе сложности, вычурности, так же как он намеренно уходит от и мирской суеты и от монастырского фарисейства и следует своим путём: странствует, гостит у друзей, занимается пчёлами на пасеке, но при этом не предаётся праздности, как может показаться на первый взгляд обыкновенному человеку, а ведёт напряжённейшую духовную и интеллектуальную жизнь. В этом смысл его эпитафии: «Мир ловил меня, но не поймал». Это и есть узкий путь Евангелия, и в этом лёгкость этого пути, потому что это твоя сродность, это то, что тебе психологически легко делать в отличие от других внешне более привлекательных путей(47). С другой стороны, неоднозначная оценка связана с его позицией по отношению к России и Малороссии. Прославив Россию в своих произведениях, воспитав целую плеяду русских государственных деятелей и повлияв на многих других, восхищаясь внешней политикой Екатерины II, он при этом был одним из ярких сторонников малороссийской идентичности в смысле нераздельного, но и неслиянного союза Малой и Великой России(48) под единым монаршим началом(49). При этом он был противником крепостного права. Этим он привлекал русских дворян, и вызывал негодование у украинофилов. Так, один из столпов украинской литературы Тарас Шевченко так гневно охарактеризовал Григория Саввича: «Мне кажется, никто так внимательно не изучал бестолковых произведений философа Сковороды, как князь Шаховской. В малороссийских произведениях почтеннейшего князя со всеми подробностями отразился идиот Сковорода. А почтеннейшая публика видит в этих калеках настоящих малороссиян. Бедные земляки мои!..».(50). А вот русский писатель Н.В. Гоголь, раскрывший русскому миру самобытность Малороссии, напротив, относился к наследию Григория Сковороды с одобрением. Парадокс в том, что современные украинофилы, в том числе и те, кто отрицательно относятся к России, считают Г.С. Сковороду вторым столпом украинской литературы. Некоторые не очень добросовестные исследователи даже утверждают, что он писал на украинском языке и является его создателем. На самом деле, Григорий Саввич писал на так называемом суржике(51), который был и является разговорным языком, распространённым на территории современной левобережной Украины, в южных и юго-восточных областях, а также в соседствующих с Украиной областях России и Молдовы. Григорий Саввич, несомненно, обогатил этот язык церковнославянской и древнерусской лексикой, использованием латинизмов и заимствований из греческого языка, но от этого язык не стал так называемым литературным украинским, подвергшемуся сильному влиянию польского языка и ставшему непонятным большинству людей из провинции. В этом нам видится глубочайший смысл, который становится ещё более актуальным в свете последних событий. Русские, белорусы, украинцы и даже молдаване являются потомками некогда единого народа, у которого был единый, для всех понятный и при этом сакральный язык, и этот народ в силу различных внутренних (обиды, ссоры, распри) и внешних (происки врагов, натравливавших и натравливающих брата на брата под девизом «разделяй и властвуй») причин оказался разделённым и втянутым в братоубийственную войну. Выход из этой трагической для всех нас, ибо за столетия и тысячелетия существования наши судьбы и роды теснейшим образом переплелись, ситуации один: на всех уровнях, начиная от культурно-политического и заканчивая бытовым, по-христиански простить друг друга за обиды, всем признать свою неправоту (все мы в чём-то виноваты) и сосредоточиться на изучении и восстановлении общего для всех нас наследия — языка, мировоззрения, религии, традиций, нашей древнейшей истории, как если бы мы, будучи потомками единого отца или прадеда, не ругались бы за первородство или право на наследство, а прилагали совместные усилия для восстановления облика этого прадеда, а сделать это можно лишь, как говорится в «Наркиссе» вглядываясь в самих себя, и там, встретив друга, Христа, умолкнуть своим тленным языком, чтобы, поражённые, преображённые, разразиться восторженным хвалебным  гимном неслиянного Единения!

Редакция «Общее Дело»
17 марта 2023 г.