Ф.В. Добик

ЖИЗНЕННЫЙ ПУТЬ П.А. КРОПОТКИНА

Знатный князь, камер-паж императора Александра II, наследник богатых имений, бравый офицер, замечательный путешественник, учёный-натуралист (география, геология, биология), член Русского географического общества, член Британской научной ассоциации, глубокий мыслитель, философ, один из последних учёных-энциклопедистов и революционер-народник, теоретик анархизма. Уникально уже само по себе сочетание этих качеств. Пётр Алексеевич мог сделать карьеру при царском дворе, но выбрал службу в Амурском казачьем войске, мог сделать карьеру блестящего учёного, но выбрал Юрскую федерацию международного товарищества трудящихся(1) и социальную борьбу. Ему предлагали на выбор любой министерский пост в правительстве Керенского, но он выбрал маленький дом в Дмитрове, в котором до конца жизни продолжал работать над этикой анархизма.(2)

Пётр Алексеевич Кропоткин родился 27 ноября (9 декабря) 1842 году в семье богатого помещика, отставного николаевского офицера. По линии отца, Алексея Петровича, род Кропоткиных уходит своими корнями к Ростиславу Мстиславовичу Удалому (отец Рюрика), о чём имелась специальная грамота висевшая у отца в кабинете. И хотя род был древний, он ничем особым в истории не выделился, и как большинство родов, ведущих своё начало от Рюрика, был оттеснён после восхождения на престол Романовых. Мать Петра Алексеевича, Екатерина Николаевна Сулима, была из рода запорожских казаков. Пра-прадед Петра Алексеевича по линии матери, Иван Михайлович Сулима считался одним из самых успешных руководителей казачьих морских походов: захват Кафы (нынешняя Феодосия), Трапезунда, Измаила и даже двух походов на Царьград(3). Дед Петра Алексеевича по матери, генерал Николай Семёнович Сулима, герой войны 1812 года, отличался отменной храбростью: командуя кирасирским полком сумел врубиться в каре(4) французов, но получил тяжелейшее ранение головы, и был оставлен на поле боя как погибший, но сумел оправиться, а вот от интриг московского двора уберечься не смог: он отказался быть лакеем всемогущего Аракчеева и был отправлен в почётную ссылку генерал-губернатором сначала в Западную, а за тем и Восточную Сибирь.

Отец Кропоткина — Алексей Петрович

Екатерина Николаевна Кропоткина - мать революционера

Мать Петра Алексеевича умерла, когда ему было три с половиной года. Впоследствии он напишет, что его первое осознанное воспоминание было связано именно с этим событием: угловая комната, белая постель в которой лежала умирающая мать, красиво накрытые столики с конфетами и баночками с желе, — перед смертью она пожелала видеть детей возле себя и придумала все эти угощения. Все, кто знал Екатерину Николаевну, любили её. Она тонко чувствовала природу, любила стихи, музыку, рисовала акварелью, ей очень нравилось танцевать, и в селе Никольское, куда каждое лето приезжала отдыхать семья Кропоткиных, она с удовольствием водила хороводы с местными крестьянами. Для крепостных Екатерина Николаевна была в доме заступницей, и они её боготворили. После смерти Екатерины Николаевны никольские крестьяне продолжали с таким же уважением и любовью относиться и к её детям. Вообще образ матери всегда незримо присутствовал рядом с юным Петром Алексеевичем и оберегал его всё детство. Другим наиболее близким человеком из всего семейства для юного Петра Алексеевича стал его старший брат Александр. Разница в возрасте между ними составляла чуть больше года, у них были общие интересы, и они провели всё свое детство вместе. Старшему брату Николаю на момент смерти матери было одиннадцать, а сестре Елене было десять лет.

Через два года после смерти матери отец женился во второй раз. Молодая жена порвала все связи с дядьями, тётками и бабушкой по линии матери, не желая видеть в доме никого из дома Сулимы. Старших детей отправили на учёбу: Николая в кадетский корпус в Москву, Лену институт. Для Саши и Петра наняли француза-гувернёра, который обучал их французскому и географии. В 1853 году Пётр поступил в Первую Московскую гимназию. Преподавание в гимназии, по словам самого П.А. Кропоткина, велось самым бессмысленным образом и запомнилось ему только тем, что ни по одному из предметов, ни по математике, ни по истории, ни по даже его любимой географии ему не ставили хороших отметок. Гораздо интереснее проходили занятия дома со студентом юридического факультета Николаем Смирновым, которого специально наняли для обучения грамматике и арифметике. Студент Николай вместо обычных текстов по русскому языку диктовал страницы из истории, чем вызвал живой интерес юного Петра Алексеевича. Благодаря влиянию студента Николая Пётр Алексеевич на двенадцатом году жизни начал издавать собственную ежедневную газету «Дневные ведомости». Правда, и по размеру бумаги (тридцать вторую долю листа) и по содержанию газета больше походила на заметки из дневника, но необходимость ежедневной работы вырабатывала в юном редакторе усердие. Вскоре формат ежедневной газеты перестал его удовлетворять, и он начал издавать ежемесячный журнал «Временщик». Кроме работ самого Петра Алексеевича, в журнале печатались и стихи брата Александра. У журнала был свой постоянный подписчик в лице студента Николая, который хоть и оставил их дом к тому времени, но исправно вносил свою плату в виде определённого числа листков. За это Пётр аккуратно переписывал второй экземпляр для своего подписчика. На смену Николаю Смирнову пришел студент медицинского университета Николай Михайлович Павлов,  который с удовольствием подержал издательскую деятельность Петра и даже достал для журнала поэму одного приятеля и вступительную лекцию по физической географии одного московского профессора, которая ещё не была напечатана. Журнал издавали в течении двух лет до поступления в Пажеский корпус.

Воронцовский дворец - Па?жеский Его? Импера?торского Вели?чества ко?рпус — престижное военно-учебное заведение Российской империи. Как военно-учебное заведение существовал с 1802 года, хотя создан был ещё в царствование Елизаветы Петровны в 1750 году.

В 1857 году юный Пётр Алексеевич сдаёт экзамены в Пажеский корпус(5). Возможность обучаться в этом элитном учебном заведении была дарована П.А. Кропоткину милостью Императора Николая I. Когда Петру Алексеевичу было восемь лет, он вместе с семьёй был на бале-маскараде, который давало московское дворянство по поводу двадцатипятилетия царствования Николая I. Император обратил на него внимание и пожелал видеть его подле себя; тогда же он был зачислен в Пажеский корпус, учёба в котором отрывала неограниченные перспективы для карьеры, а это было заветным желанием отца.
Однако самого Петра Алексеевича расстроила новость о том, что он будет учиться в военной школе, пусть даже это был Пажеский корпус, поскольку военная служба была ему чужда, и само поступление в военное училище он уже считал несчастьем. К тому же его зачислили не в четвёртый класс, а в пятый (начальный), поскольку он недостаточно хорошо знал десятичные дроби, и теперь ему предстояло повторять уже пройденный однажды материал(6). Однако благодаря необходимости повторять то, что он и так уже знал, у него выработалась привычка выучивать уроки в классе во время занятий, а значит, после занятий у него было время читать и писать. Бывало так, что он даже не готовился к экзаменам, а читал товарищам вслух Островского или Шекспира.

Независимая, свободолюбивая натура П.А. Кропоткина начала проявляться очень рано, и уже в Пажеском корпусе ему представилась возможность проверить силу своих принципов. После смерти императора Николая I всеобщее чувство освобождения и ожидание перемен проникло и в Пажеский корпус, несмотря на его элитарный, закрытый характер, но в его стенах наследие николаевщины ещё долго напоминало о себе. Директором Пажеского корпуса был генерал Желтухин, превосходный старик, однако настоящим хозяином и серым кардиналом училища был полковник Жирардот, он же был хранителем всех «неписанных традиций» и поощрял дедовщину. Ученики выпускного класса, были поставлены в привилегированное положение. Им предоставлялась полная свобода действий по отношению к учащимся младших классов, а сам полковник притворялся, что ничего не знает о бесчинствах, которые они проделывают. К моменту поступления Петра Алексеевича в Пажеский корпус, наиболее уродливые формы дедовщины были отменены, но некоторые «шалости» всё ещё практиковались. Так, во время перемен, старшеклассники заставляли учеников младших классов раскручивать карусели, которые стояли в парке. П.А. Кропоткин такому сомнительному отдыху предпочитал чтение книги, и когда его заметили и приказали пойти раскручивать карусели, он наотрез отказался, что было неслыханной дерзостью. После этого эпизода начался ряд систематических мелких преследований со стороны старшеклассников, которые могли бы довести другого юношу до отчаяния, но П.А. Кропоткин не терял самообладания и чувства юмора и от всех придирок отшучивался. Ещё раз Петру Алексеевичу пришлось сказать категорическое «нет» старшеклассникам, когда однажды ночью младший класс отказался сторожить курилку старшего и кто-то из старшеклассников попытался поднять Кропоткина с постели и заставить его идти на часы, а за отказ Петра Алексеевича ударили пряжкой ремня. Началась драка, после которой был вызван серый кардинал, полковник Жирардот. После этой драки авторитет старшего класса был окончательно подорван, а младшие классы получили доказательство того, что твёрдо сказанное слово действенно, хотя при этом можно немного пострадать. Пётр Алексеевич также остро реагировал и на попытки начальства ограничить ученические вольности. Так, считалось, что в учебных классах ученики освобождены от контроля фронтового начальства, однако новый комендант училища взял за привычку посещать учебные комнаты перед занятиями, когда ученики готовились к урокам. П.А. Кропоткин не побоялся сделать ему замечание, сказав: «Здесь место инспектора классов, а не ротного командира», за что и угодил в карцер.

Во второй половине XIX-го века в Пажеском корпусе наблюдался общий подъём интереса к учёбе, и чтобы его поддержать, для преподавания в корпус приглашали лучших учителей. Так, алгебру читал капитан Сухонин (его уроки в Пажеский корпус приезжал слушать наследник престола Николай Александрович); русскую литературу читал профессор В.И. Классовский(7), а немецкий язык — профессор университета Беккер. Последний обратил внимание на рвение П.А. Кропоткина и его одарённость и помог ему получить разрешение работать в публичной библиотеке, хотя воспитанники средних учебных заведений в публичную библиотеку не допускались. Здесь Пётр Алексеевич познакомился с первоисточниками по истории на старо-немецком и старо-французском языках(8). Любимыми же предметами его были точные науки: математика, физика и астрономия. Однако за время обучения в Пажеском корпусе были и не связанные с программой уроки. Так, главный урок, который Пётр Алексеевич усвоил от учителя по чистописанию, господина Эберта, немецкого еврея, вовсе не был связан с чистописанием. Эберт был объектом постоянных насмешек, а грубить ему среди выпускного класса считалось особым шиком. Однако Эберту удалось заключить с учениками договор: им разрешалось пошалить, но только один раз за урок. Разумеется, договор этот ученики не всегда соблюдали. И вот однажды один из учеников бросил в учителя губкой, пропитанной чернилами и посыпанной мелом. Губка угодила в плечо, чернила попали в лицо и залили рубаху. Все ожидали, что Эберт выйдет из класса и пожалуется инспектору, но Эберт, вместо этого напомнил им о договоре. Расположение класса сразу перешло на сторону учителя. Пристыженные и ошеломлённые ученики стали  упрекать товарища. Виновный сейчас же встал и пошёл извиняться. Так Пётр Алексеевич прочувствовал важность и силу свободного договора, заключённого на взаимном доверии и исполняемого без принуждения. Хотя до происшествия с губкой этот договор для учеников не имел обязательного характера и они считали его причудой Эберта, совесть учеников всё же не позволяла им чрезмерно шалить. Когда же это всё-таки случилось, а Эберт выполнил свои обязательства — стерпел шалость и не пожаловался, проявив хладнокровие и последовательность в такой неприятной для любого человека ситуации, — ученики оказались пристыжены своей совестью, пробуждённой именно этим казавшимся причудой договором. На следующий день весь класс усердно выводил буквы, а Эберт сиял от счастья.

Еще один внепрограммный урок Пётр Алексеевич получил на занятиях по рисованию. Во время занятий учитель уделял внимание только тем ученикам, которые оплачивали его частные уроки или заказывали ему рисунки к экзамену. Оставшись предоставленными самим себе, остальные ребята начинали шалить, за что учитель, регулярно «записывал» их, и жаловался после каждого урока инспектору класса. Тогда ученики решили его проучить и сорвать урок, для чего весь класс, вооружившись линейками, должен был барабанить по партам до тех пор, пока учитель не уберётся из класса. Но для реализации задуманного нужно было выполнить нелёгкое дело: предстояло убедить всех учеников принять участие в мероприятии, так чтобы никто не испугался и не передумал, а для этого необходимо было организовать всё таким образом, чтобы никого из учеников персонально не наказали за весь класс, поэтому нужно было выбрать сигнал к началу. Решено было, что один из тех учеников, кто лучше рисует, понесёт свой рисунок на проверку, после чего вернётся на место и сядет, тогда весь класс одновременно встанет, повернётся спиной к учителю и начнёт барабанить линейками по партам, Всё прошло так, как и было задумано. П.А. Коропоткин, как лучший ученик класса и по совместительству старший в классе, был посажен в карцер на десять дней(9). Весь класс был лишён отпусков в выходные до самого Рождества. Однако урок был усвоен: беспределу авторитета было противопоставлено коллективное действие и солидарность.

Каждое лето Пажеский корпус вместе с другими военными училищами Петербурга уходил в лагерь в Петергоф. Два младших класса были освобождены от сборов. Эти два года Пётр Алексеевич проводил каникулы в родовом поместье Кропоткиных в селе Никольское. В одно такое лето Пётр Алексеевич провёл первое самостоятельное статистическое исследование. Целью исследования было определить торговый оборот на ежегодной ярмарке в Никольском. Убедив никольского старосту в том, что опросы его носят научный характер и проводятся не для того, чтобы барин повысил сбор, Пётр Алексеевич два дня провёл, общаясь с крестьянами. По его словам, тогда он научился тому, «как ставить вопросы». Интересно, что выводы, которые сделал Кропоткин из этого общения, не относятся к области статистики и политэкономии, а, скорее, к социальной психологии. Вот что он сам писал по этому поводу: «...я нередко удивлялся тому, что мои товарищи, получившие гораздо более демократическое воспитание, чем я, не знали, как приступиться к крестьянам или фабричным. Они пытались подделаться под народный говор, вводили много так называемых народных оборотов, но этим делали свою речь более непонятной. Ничего подобного не требуется, когда говоришь или же пишешь для народа. Великорусский крестьянин отлично понимает интеллигентного человека, если только последний не начиняет свою речь иностранными словами. Крестьянин не понимает лишь отвлечённых понятий, если они не пояснены наглядными примерами. Вообще я убедился из опыта, что нет такого вопроса из области естественных наук или социологии, которого нельзя бы изложить совершенно понятно для крестьян и вообще для деревенского населения всех стран. Требуется только, чтобы вы сами совершенно ясно понимали, о чем вы говорите, и говорили просто, исходя из наглядных примеров»(10).

Кропоткин в годы учебы в Пажеском корпусе

Будучи уже старшеклассником и проводя лето в лагере в Петергофе, Пётр Алексеевич продолжает внимательно наблюдать и делать выводы из происходящих вокруг событий. Его особенно интересовала коллективная психология и поведение людей в различных обстоятельствах. Вот один из отмеченных им любопытных случаев. В летних лагерях курсанты отрабатывали навыки ведения боя. Однажды Александр II пустил колонну курсантов в атаку, а сам замешкался перед атакующей колонной. Авторитет императора померк перед слаженным механизмом коллективных действий, пусть даже действия эти были примитивным маршем колонны курсантов, сомкнутых в боевой порядок. Для Петра Алексеевича это было открытием, и впоследствии он так напишет об этом: «...я видел, как император, который всё ещё стоял пешим, тремя громадными скачками очистил путь для колонны. Я понял тогда, чтo значит колонна, идущая сомкнутыми рядами, возбуждённая музыкой и наступлением. Перед нами стоял император, наш военный начальник, к которому мы все относились с благоговением. Между тем я чувствовал, что ни один из нас не подвинулся бы на вершок и не остановился бы, чтобы дать ему дорогу. Мы составляли идущую колонну, он являлся препятствием, и колонна смяла бы его»(11).

Другой случай, также связанный с императором, произошёл через год. После двух дней изнурительных маршей измученные бессмысленными передвижениями «взад и вперёд на протяжении каких-нибудь двадцати вёрст», не имевшие ни какого представления о том, что делается вокруг, ни о том с какой целью они двигаются, колонна курсантов полностью утратила дисциплину и превратилась в толпу усталых путников. В какой-то момент времени мимо этой дезорганизованной колонны проезжал император. Ни просьбы, ни мольбы офицеров не могли заставить курсантов выстроиться в походную колонну, чтобы встретить императора, и императору пришлось смотреть в другую сторону, проезжая мимо своих курсантов. Это поразило Петра Алексеевича. «Я понял тогда, как много в военное время зависит от духа армии и как мало можно сделать путём одной дисциплины, когда от солдат требуется больше, чем среднее усилие. Одной дисциплиной нельзя привести усталый отряд к определённому часу на поле битвы. Лишь энтузиазм и доверие могут в подобные минуты заставить солдат сделать невозможное. А для успеха на войне постоянно приходится выполнять „невозможное“. Как часто впоследствии вспоминал я этот наглядный урок в Сибири, где во время научных экспедиций нам тоже приходилось всё время выполнять невозможное», — писал он(12).

С момента поступления в Пажеский корпус, у братьев Петра и Александра завязывается оживлённая переписка. Главной темой переписки был вопрос о выработке миросозерцания. Старший брат, по словам самого Петра Алексеевича, намного опередивший его в развитии, ещё больше побуждал будущего учёного-энциклопедиста учиться. В письмах Александр поднимал один за другим вопросы философские и научные, присылал Петру целые научные диссертации. Он вообще не умел писать о пустяках, и даже в обществе он оживлялся лишь тогда, когда завязывался серьёзный разговор, и жаловался, что испытывает «физическую боль в голове», как он говорил, когда находился в обществе людей болтающих о пустяках. Пётр Алексеевич признавался, что своим развитием он обязан старшему брату.Брат советовал читать поэзию, от которой «становится лучше», и не читать французских романов, «которые глупы» и в которых «ругаются скверными словами», говорил о том, что «человек должен иметь определённую цель в жизни, без которой жизнь не в жизнь», и о том, что перед чтением новой книги у каждого человека должен быть вопрос, который ему хотелось бы разрешить». Оба брата много читают: Пётр по выходным читает у сестры Лены «Философский словарь» Вольтера, произведения стоиков и в особенности Марка Аврелия. Саша в свою очередь дошёл до кантианского критицизма, ухватился за идею изменчивости видов, занялся изучением специальных работ о наследственности. Книга Дарвина, только подняла ряд новых вопросов, которые побудили его заниматься с ещё большим усердием. Отец давал детям столь мало денег, что их не хватало даже на покупку одной книги. Поэтому если Александр получал хоть пару рублей от какой-нибудь тётушки, он никогда не тратил их на себя, а покупал книгу и отправлял её брату в Пажеский корпус. Разумеется, в этот же период исканий перед братьями не мог не встать вопрос о религии. В детстве они со всей семьёй ходили в церковь, где большее впечатление на Петра Алексеевича производило торжественное настроение народа, нежели сама служба. Несмотря на это, чтение в страстной четверг «двенадцати евангелий» и молитва Ефрема Сирина поражали его своей простотой и глубиной чувства(13). На фоне этого явной фальшью звучало поочередное восхваление всех царствующих особ, которое обязан был проводить каждый служитель церкви.

Брат Кропоткина Александр

Позже Пётр Алексеевич посетит католический костёл, и найдёт там ещё большую театральность и отсутствие истинного чувства. А после посещения протестантской церкви Пётр Алексеевич и вовсе вспомнит стихи Гёте: «…пожалуй, этим Вы угодите дуракам и детям, но сердце к сердцу речь не привлечёт, коль не из сердца ваша речь течёт». Научная работа впоследствии поставит вопрос о вере с ещё большей категоричностью, и Пётр Алексеевич станет убеждённым материалистом, хотя будет полагать, что искренняя вера человека в Бога — дело каждого человека. Что касается Александра, то он в 19 лет начал большое сочинение «Бог перед судом разума». Он легко рассуждал о невозможности бога-личности, бога-творца, бога-всё и бога-ничего, но не имея достаточных научных доказательств, не мог окончательно определиться в вопросе о Боге. Он так и не стал убеждённым материалистом и проявлял склонность к спиритизму.

Кропоткин в 1864 г.

В 1862 году учёба в Пажеском корпусе подходила к своему завершению. Выпускники должны были определиться с местом своей дальнейшей службы. Как правило, все выпускники заранее знали ту часть, в которой они продолжат службу, а лучший ученик выпуска мог выбрать службу в гвардейском полку или при дворе Его Императорского Величества и, как правило, такому ученику не было отказа. Но, будучи камер-пажем, П.А. Кропоткин имел возможность присмотреться к высшему обществу, которое ему претило. О военной службе также не могло быть и речи. Он очень хотел поступить в университет, на этом же настаивал и его преподаватель, профессор Классовский(14), который уже тогда предвидел блестящее научное будущее Петра Алексеевича, но, не имея финансовой поддержки от своего отца и не имея собственных минимальных сбережений, необходимых для того, чтобы начать самостоятельную жизнь студента университета, он отложил на время учёбу в университете(15) и выбрал службу в Амурском конном казачьем войске. Решение не было простым и явилось полной неожиданностью для одноклассников и родных. Амурский край только недавно был присоединён к Российской Империи и представлял собой белое пятно на её карте. Однако Сибирь виделась ему бесконечным полем для реализации реформ, которые были выработаны и задуманы, но которые замедлились, а наступающий режим реакции и вовсе грозил обернуть их вспять(16). Самое тяжёлое в этом решении было расставание с братом. Впереди было пять лет, за которые П.А. Кропоткиным были подготовлены реформы административного местного самоуправления, реформы тюрем и системы ссылки, а на научном поприще было совершено несколько масштабных путешествий и сделаны крупные географические открытия.

«Карта южной части Восточной Сибири и части Монголии, Маньчжурии и Сахалина» 1875 года, приложенная к написанному Кропоткиным «Общему очерку орографии Восточной Сибири».

Итак, 8 октября 1862 года девятнадцатилетний Пётр Алексеевич в чине есаула получает назначение в Читу чиновником по особым поручениям при и. о. губернатора Забайкальской области, генерал-майоре Болеславе Казимировиче Кукеле. Чита в это время была столицей забайкальской области. Здесь он мог всецело отдаться, великим реформам, которые тогда обсуждались. Необходимо было выработать планы полного преобразования администрации, полиции, судов, тюрем, системы ссылки, городского самоуправления. Всё это следовало преобразовать на широких либеральных основах, намеченных в царских манифестах. Работа П.А. Кропоткину нравилась, он много общался с самыми разными людьми, представителями местного самоуправления, выяснял потребности поселений, разрабатывал проекты реформ, после чего эти проекты обсуждались, принимались к реализации, потом проверяли, соответствуют ли реальные результаты ожиданиям, затем опять проходили переговоры, обсуждения и везде были живые, заинтересованные в изменениях люди. Однако в январе 1863 г. произошло польское восстание, которое первоначально носило характер социального бунта — его целью было освобождение крестьянства. На этом этапе польские повстанцы пользовалось большой симпатией и поддержкой среди русской интеллигенции: был даже выдвинут лозунг «За нашу и вашу свободу». Почти открыто собирались пожертвования на поддержку польских повстанцев. Но очень быстро польские руководители восстания отказались от социальной борьбы в пользу национально-освободительной и заручились поддержкой Англии и Франции, которые настаивали на созыве европейской конференции по польскому вопросу(17). Александр II приказал подавить восстание, однако, опасаясь утратить полный контроль над Польшей, разрешил провести в Польше земельную реформу. Польских крестьян наделили землёй, и это устранило социальную причину бунта. Однако для России польское восстание означало прекращение всех реформ, начатых в 1861 году. Хуже всего было то, что и общественное мнение стало на сторону реакции. Любому, кто пытался говорить о реформах, тут же навешивали ярлык «изменник».

В 1863 году реакция добралась и до Читы. Кукеля отстранили от должности губернатора, и на его место прислали нового, который был просто «добродушным и беззаботным человеком». Любая активность, связанная с изменением пережитков старого, стала опасной. Само слово «реформы» стало страшным. Делать в Чите стало нечего, и П.А. Кропоткин совершает своё первое путешествие — сплав по Амуру в 3500 вёрст(18). По окончании путешествия и всех приключений, которые были с ним связаны, Пётр Алексеевич оказался в Иркутске, где его назначили чиновником по особым поручениям при генерал-губернаторе Восточной Сибири по казачьим делам. Сюда же, в Иркутск, приехал брат Александр, принятый на службу офицером, что несказанно обрадовало Петра Алексеевича.

Рисунок был сделан П. А. Кропоткиным в сибирской экспедиции в период между 1862 и 1865 гг.

Поскольку административные реформы были свёрнуты указанием из Петербурга, Пётр Алексеевич начал активно заниматься научной работой. Сначала он принялся за географические исследования Маньчжурии. Работа эта были интересна тем, что необходимо было найти торговый путь из Забайкалья к средней части Амура, чтобы установить прямое сообщение между казаками, выращивавшими скот в Забайкалье, и поселениями на Амуре. Казаки, торговавшие с монголами знали от них, что до Амура есть более короткий путь, чем тот, которым было принято пользоваться. И Петру Алексеевичу предложили возглавить экспедицию через Китай и Маньчжурию к Амуру. Однако, как офицер русской армии, он ехать не мог, поэтому поехал иркутским купцом второй гильдии в сопровождении небольшого отряда казаков. После открытия короткого торгового пути к Амуру, Пётр Алексеевич совершает ряд других военно-диломатических и научных путешествий. Так, летом 1864 года он совершил путешествие по реке Сунгари для налаживания отношений с китайскими властями соседнего региона, а также для выяснения возможности организовать судоходство в этой части Амура и составления карты Сунгари от устья до Гирина. В 1865 году он занялся исследованием Западного Саяна, горной системы Алтайского края, в результате которого были получены новые данные для построения схемы орографии(19) Сибири. И, наконец, в 1866 году он предпринял далёкое путешествие для открытия пути из Забайкалья на Витимские и Олекминские золотые прииски. Предыдущие попытки открыть этот путь, сделанные ранее в 1860-1864 годах, не увенчались успехом. Пётр Алексеевич вместе с зоологом И.С. Поляковым и топографом П.Н. Мошинским, в сопровождении старого промыслового якута за три месяца пешком добрались до цели.

Карта, составленная по результатам Олёкминско-Витимской экспедиции Кропоткина

В 1866 году в Сибири, произошло восстание польских ссыльных. Мысль о том, что им могли отдать приказ и отправить лично на подавление этого восстания, чего они не могли сделать в силу своих моральных принципов, раскрывала братьям Кропоткиным то фальшивое положение, которое они оба занимали как офицеры русской армии. Тогда Пётр Алексеевич вместе с братом Александром приняли решение вернуться в Петербург. Однако прежде чем мы перейдём к описанию петербургского периода, необходимо подвести итог сибирского периода: к каким же выводам пришёл П.А. Кропоткин за время жизни в Сибири? Принимая активное участие в работе администрации, занимаясь реформами, видя изнутри, как работает бюрократический аппарат власти, Пётр Алексеевич пришёл к выводу, что с помощью административной машины решительно невозможно сделать ничего полезного для народа. Так, предложенные им после детального изучения хозяйственного положения уссурийских казаков меры были приняты: некоторым станицам решено было помочь деньгами, другим — скотом, третьи — переселить на лучшие места, но практическое исполнение намеченных и одобренных мероприятий было поручено какому-то старому пьянице, который полагал, что розгами может приучить казаков к земледелию. С другой стороны, П.А. Кропоткин видел в Сибири огромное количество примеров созидательной работы неведомых масс, о которых не упоминалось в книгах, но которые очень важны в созидательной работе общества и его развитии. Одним из таких примеров были духоборы(20), которые в это время переселялись на Амур. Их полукоммунистические общины удивительным образом обустраивались там, где другие переселенцы терпели неудачу. Живя среди этих бродячих инородцев, он наблюдал, какой сложный общественный строй выработали они, лишённые всякого влияния цивилизации. Не аристократическое воспитание, а невероятная наблюдательность, пытливый ум и живое участие привели П.А. Кропоткина к тому, что он отказался от убеждений, присущих аристократической молодежи того времени, а именно от убеждений в том, что для правильной жизни общества нужно, чтобы кто-то командовал, приказывал, распекал, наказывал и т.п. Выполняя ответственные предприятия, общаясь с различными людьми, принимая решения в вопросах где ошибка имела бы самые серьёзные последствия, Пётр Алексеевич сравнивал действия людей на принципах дисциплины с действиями, основанными на взаимном понимании, и пришёл к выводу о том, что дисциплина хороша на военных парадах, но ничего не стоит в действительной жизни, там, где результат может быть достигнут лишь сильным напряжением воли всех, направленной к общей цели. Это привело его к утрате веры в государственную дисциплину и подготовило почву для анархизма(21).

Итак, в 1867 году Пётр Алексеевич с братом вернулся в Петербург и осуществил свою мечту, поступив в университет на математическое отделение физико-математического факультета. Брат Александр поступил в военно-юридическую академию. Чтобы финансово не зависеть от отца Пётр Алексеевич устроился на работу в статистический отдел министерства внутренних дел. Другим источником доходов были переводы: вместе с братом они переводили «Основы биологии» Спенсера, затем «Философию геологии» Пэджа, «Геометрию» Дистервега. Кроме этого, Пётр Алексеевич начал писать научные фельетоны в «Петербургских ведомостях». В это же время Пётр Алексеевич начал систематизацию данных, полученных во время своих путешествий по Сибири. Он нанёс на карту фактические наблюдения путешественников, и вместо господствовавшей тогда гипотезы о том, что Азиатские горные хребты располагаются вдоль меридианов и даже параллельными кругами, выдвинул ряд смелых предположений. Во-первых, он заметил, что «основные хребты Азии тянутся не с севера на юг и не с запада на восток, а с юго-запада на северо-восток, точно так же, как Скалистые горы и нагорья Северной Америки тянутся с северо-запада к юго-востоку. Одни только второстепенные хребты убегают на северо-запад. Далее, горы Азии отнюдь не ряды самостоятельных хребтов, как Альпы, но окаймляют громадное плоскогорье — бывший материк, который направлялся когда-то от Гималаев к Берингову проливу. Высокие окраинные хребты вырастали вдоль его берегов, и с течением времени террасы, образованные позднейшими осадками, поднимались из моря, увеличивая основной материк Азии в ширину»(22). Предложенная схема расположения горных хребтов Азии была принята учёными и действует до сих пор. Это открытие он считал своим главным вкладом в науку.

На Амуре. Рисунок П. А. Кропоткина

В то же самое время, будучи секретарём отделения физической географии русского географического общества, он общался с такими видными русскими путешественниками, как Северцев, Миклуха-Маклай, супруги Федченко, Пржевальский. В это время открытие норвежскими китобоями островов в северных морях пробудило интерес и в Русском географическом обществе к арктическим исследованиям. Пётр Алексеевич как секретарь комиссии разрабатывавшей план русской полярной экспедиции должен был координировать подготовку доклада, но так как к сроку были готовы только часть разделов этого доклада, ему пришлось самому подготовить в две недели оставшиеся разделы: зоологии морских животных, приливов, наблюдений над маятником, земного магнетизма. Работать приходилось напряженно, спать — не более пяти часов в сутки с перерывом на обед. Доклад был готов к сроку и содержал обширную программу научных исследований и предложение об организации большой полярной экспедиции, которая пробудила бы интерес к арктическим вопросам, и небольшой разведочной экспедиции, которая должна была добраться до неизвестного на тот момент архипелага на северо-восток от Новой Земли. Доклад был настолько успешным, что после его прочтения Кропоткина стали считать авторитетным специалистом по Арктике и предложили возглавить разведочную экспедицию. Однако министерство финансов наложило вето на данный проект, и архипелаг, предсказанный Кропоткиным, был открыт австрийской экспедицией и назван Землёй Франца Иосифа(23).

Карта Земли Франца Иосифа. Архепилаг Северного Ледовитого океана, общей площадью 16 134 км?, предсказанный Кропоткиным.

Вместо полярной экспедиции П.А. Кропоткину предложили скромную экспедицию в Финляндию и Швецию для исследования ледниковых отложений. Позже материалы, собранные во время этой экспедиции, позволят П.А. Кропоткину впервые выдвинуть теорию о том, что некогда вся Европа была покрыта льдом. В это же время информация, которая проходила через П.А. Кропоткина как члена Русского географического общества, выстроилась у него в определённую систему, в которой физическое расположение регионов России связывается с экономическими явлениями. У него возникла мысль создать экономико-географический атлас России, где были бы проанализированы географические и природные условия всех регионов России и их влияние на экономическое положение каждого региона и даны рекомендации по уменьшению влияния отрицательных природных явлений. В это время П.А. Кропоткину предложили принять должность секретаря Русского географического общества, однако, обдумав предложение, Пётр Алексеевич всё-таки отказался. Его уже увлекали фундаментальные проблемы из дургой области — общественного устройства. Во время работы в Финлядии он увидел, что всё время у простого крестьянина уходит на борьбу за выживание в суровых природных условиях, что он затрачивает громадное количество труда, чтобы расчистить поле и раздробить валуны, а из результатов труда ему достаются крохи, которых с трудом хватает на поддержание жизни. В этих условиях, когда у крестьянина не остаётся времени на расширение своего кругозора и повышение собственного образования, Пётр Алексеевич понял, что написание физической географии с указанием лучших способов обработки земли с использованием новейших достижений науки и техники не принесёт крестьянам пользы, поскольку эти достижения останутся для них недоступными. Вот, что он писал об этом: «Что за польза толковать крестьянину об американских машинах, когда у него едва хватает хлеба, чтобы перебиться от одной жатвы до другой; когда арендная плата за эту усеянную валунами землю растёт с каждым годом по мере того, как крестьянин улучшает почву! Он грызёт свою твёрдую как камень ржаную лепешку, которую печёт дважды в год, съедает с нею кусок невероятно солёной трески и запивает снятым молоком... Как смею я говорить ему об американских машинах, когда на аренду и подати уходит весь его заработок! Крестьянину нужно, чтобы я жил с ним, чтобы я помог ему сделаться собственником или вольным пользователем земли. Тогда он и книгу прочтёт с пользой, но не теперь...»(24).

У Петра Алексеевича, в отличие от других исследователей, размышления о социальной несправедливости общественных отношений не носили отвлечённый характер: он всё пропускал через себя. Находясь на самой вершине социальной иерархии, имея возможность получать все радости жизни, которые даёт пытливому уму сопричастность к совершенным научным открытиям, он пришёл к следующим рассуждениям: «... Какое право имел я на все эти высшие радости, когда вокруг меня гнетущая нищета и мучительная борьба за чёрствый кусок хлеба? Когда всё, истраченное мною, чтобы жить в мире высоких душевных движений, неизбежно должно быть вырвано из рта сеющих пшеницу для других и не имеющих достаточно чёрного хлеба для собственных детей? У кого-нибудь кусок должен быть вырван изо рта, потому что совокупная производительность людей еще так низка…Знание — могучая сила. Человек должен овладеть им. Но мы и теперь уже знаем много. Что, если бы это знание, только это стало достоянием всех? Разве сама наука тогда не подвинулась бы быстро вперёд? Сколько новых изобретений сделает тогда человечество и насколько увеличит оно тогда производительность общественного труда! Грандиозность этого движения вперёд мы даже теперь уже можем предвидеть»(25).

Поскольку в это время П.А. Кропоткина волновали вопросы общественного устройства и ему было известно о работе Международного товарищества рабочих, которое в то время находилось в высшей точке своего развития, ранней весной 1872 года он взял отпуск и совершил свою первую поездку за границу. В российской прессе Интернационал упоминался, но писать о его целях и о его деятельности было запрещено. В Женеве он познакомился с Николаем Утиным, главой русской секции Международного товарищества трудящихся, посещал собрания марксистского кружка, но с гораздо большим удовольствием он общался с рабочими, которые принимали участие в работе различных секций Интернационала. К этому времени К. Маркс уже сделал отступление от своих первоначальных тезисов о социальной борьбе, заявив о том, что, будучи массовым движением, рабочие, могут путём политической борьбы взять власть в государстве и провести необходимые социальные перемены. Этот манёвр позволил марксистам перенаправить искренние желания рабочих в русло политической борьбы. В результате в Германии была создана социал-демократическая партия. П.А. Кропоткин стал свидетелем того, как буржуазные политики и марксистские лидеры обманывали рабочих, используя их для своих целей. Такие махинации П.А. Кропоткину были противны, и он попросил, чтобы его связали с другой секцией Интернационала — федералистами, или, как их ещё называли, бакунинцами. Он познакомился с Николаем Жуковским, который порекомендовал съездить сначала в Невшатель, где велась основная работа секции, а потом в горы к часовщикам в Сент-Имьен и Сонвилье. В Невшателе Пётр Алексеевич направился в редакцию газеты, которую издавала Юрская федерация, где познакомился с Джеймсом Гильомом, одним из руководителей федерации. Их первая встреча носит показательный характер с точки зрения отношения руководителей этого рабочего движения к труду. Тогда Д.Гильом был занят упаковкой  редакционной корреспонденции, так что даже не мог выделить время для разговора, поэтому П.А. Кропоткин стал помогать ему упаковывать корреспонденцию в конверты, и так они сэкономили время для общения. Вообще среди руководителей Юрской федерации не было ни одного иждивенца, живущего за счет организации, и это восхищало Петра Алексеевича. Участник Парижской коммуны Бенуа Малон, которого Пётр Алексеевич навещал каждый день, слушая его рассказы о Парижской коммуне, занимался плетением корзин. П.А. Кропоткину нравилось, что у федералистов нет противостояния между лидерами и простыми участниками движения, которое он заметил у марксистов, а их преданность общему делу была беззаветна. Через неделю жизни с часовщиками П.А. Кропоткин уехал оттуда уже убеждённым анархистом.

Накупив запрещённых в России книг, П.А. Кропоткин возвратился в Россию. Своими книгами и впечатлениями Пётр Алексеевич поспешил поделиться с немногими друзьями, один из которых, Дмитрий Клеменцев, предложил Петру Алексеевичу присоединиться к кружку Чайковского. С Николаем Чайковским и некоторыми членами его кружка П.А. Кропоткин был знаком и ранее. Сам кружок возник вокруг небольшой группы мужчин и женщин (в числе последних были Софья Перовская и три сестры Корниловы), объединившихся для самообразования и самоусовершенствования. Еще одной целью кружка было противопоставить свою работу Нечаевской (тайной) форме организации(26). Кружок занимался распространением книг, и в 1872 году в его деятельности не было ничего революционного. Пёр Алексеевич проработал в кружке чайковцев два года. За это время их кружок из группы по самообразованию и саморазвитию превратился в разветвлённую сеть думающих и ищущих людей, обменивающихся книгами и идеями, и образовательная деятельность кружка оказалась настолько востребованной, что спустя несколько лет, согласно обвинительному акту, в «тридцати восьми губерниях Российской империи не было сколько-нибудь значительного города, где кружок не имел бы товарищей, занимавшихся распространением литературы».

Несмотря на то что кружок считали тайным обществом, сами чайковцы оценивали его несколько иначе: не было никаких клятв, никаких обрядов и ритуалов которые обычно сопровождают тайные общества в Европе, — в кружок принимались только хорошо знакомые и испытанные много раз люди, которым можно было безусловно доверять. Прежде чем принять нового члена, его характер обсуждался со всею откровенностью, присущею нигилистам, и если у членов кружка были хоть малейшие сомнения в искренности кандидата, его не допускали в кружок. Заседания были похожи на дружеские встречи без председателя и других формальностей, даже тогда, когда обсуждались «программные вопросы». Довольно было одной абсолютной искренности, общего желания разрешить дело возможно лучше и нескрываемого отвращения ко всякому проявлению театральности. Чайковцы не гнались за массовостью и не стремились контролировать или управлять многочисленными нарождающимися молодёжными кружками по всей стране, сохраняя организационную независимость и дружеские отношения. Кружок не носил явно выраженного социалистического или политического характера, и уж тем более не был кружком революционным. На встречи собирались представители различных направлений новой политической мысли. Каждую идею много обсуждали и никогда не отвергали в категорической форме. Возможно, именно такой подход позволил чайковцам сохранить свой кружок даже тогда, когда большинство их товарищей по всей России уже оказались арестованными или сосланными в ссылку. И, возможно, именно поэтому кружок дал будущему революционному движению его выдающихся лидеров.

Со временем работа вышла за рамки квартир членов кружка. Кружки появлялись в рабочих кварталах, чайковцы ходили к рабочим и читали им лекции, учили грамоте, истории. П.А. Кропоткин рассказывал о рабочем движении в Европе, о Первом интернационале, о Коммуне 1871 года. Чтобы не быть арестованными, они переодевались в крестьянские одежды. Часто бывало так, что после обеда в аристократическом доме, а то даже в Зимнем дворце, Пётр Алексеевич ехал на бедную студенческую квартиру, переодевался: снимал изящное платье, надевал ситцевую рубаху, крестьянские сапоги и полушубок и отправлялся к своим приятелям-ткачам, перешучиваясь по дороге с мужиками. Доклады чайковцев рабочие слушали с большим вниманием, потом начинались вопросы.

В 1873 и начале 1874 года проходили массовые аресты. В это время П.А. Кропоткин заканчил свои отчёты для географического общества и сделал свой доклад о ледниковом периоде. Ему предложили занять место председателя отделения физической географии. А в это время за домом П.А. Кропоткина уже велось наблюдение, и сам учёный не был уверен, переночует ли он дома или в застенках Третьего отделения. Но арестовали его на следующий день после доклада в Русском Географическом обществе. Ему предъявили обвинения в принадлежности к тайному сообществу, имеющему цель ниспровергнуть существующую форму правления, и в заговоре против священной особы его императорского величества. Во время допроса П.А. Кропоткин потребовал, чтобы дело было предано огласке, и до тех пор отказался давать какие бы то ни было показания, а на все предложенные вопросы последовательно отвечал «нет». Допросы продолжались два дня, после чего его перевели в Петропавловскую крепость, где ему предстояло провести пару лет. Камера оказалась казематом, предназначавшимся для большой пушки, окно — амбразура. Солнечные лучи никогда не проникали в камеру и терялись в толще стен. Ни звука не проникало внутрь помещения. Чтобы хоть как-то нарушить гнетущую тишину, он пробовал петь, громко, во весь голос, но через пару дней охота петь пропала. «Самое главное», — думал Пётр Алексеевич, — «сохранить физическую силу. Я не хочу заболеть. Нужно себе представить, что предстоит провести несколько лет на севере, во время полярной экспедиции. Буду делать много движения, гимнастику, не надо поддаваться обстановке. Десять шагов из угла в угол уже не худо. Если пройти полтораста раз, вот уже верста». И я решил делать ежедневно по семи вёрст: две версты утром, две — перед обедом, две — после обеда и одну перед сном. «Если положить на стол десять папирос и передвигать одну, проходя мимо стола, то легко сосчитаю те триста раз, что мне надо пройти взад и вперёд. Ходить надо скоро, но поворачивать в углу медленно, чтобы голова не закружилась, и всякий раз в другую сторону. Затем дважды в день буду проделывать гимнастику с моей тяжёлой табуреткой»(27). Таков был план по сохранению физического и душевного здоровья в тех непростых условиях. В крепости оказалась неплохая библиотека, собранная несколькими поколениями сидельцев: «Физиология обыденной жизни» Льюиса(28), «История XVIII века» Шлоссера и др. П.А. Кропоткин в свою очередь дополнил библиотеку полным собранием «Истории» Соловьёва, то, чего не хватало из Костомарова, Сергеевича, Беляева. Другими словами, в тюрьме читать было что, но для человека, привыкшего творить, писать, этого было крайне мало. Не имея возможности писать, Кропоткин в уме начал сочинять очерки из русской истории для народа. Сюжеты, персонажи, разговоры — он придумывал главу за главой, расхаживая из угла в угол, и неизвестно, чем закончилось бы такое творчество, если бы благодаря стараниям брата Александра ему не разрешили писать. Перо и бумага в крепости были строжайше запрещены, и если Чернышевскому и Писареву было позволено писать, то на это требовалось разрешение самого императора. И Александр через Русское Географическое общество и Академию наук добился такого разрешения. Учёному предоставили необходимые для работы книги, перо и бумагу. Бумагу выдавали по счёту, карандаши, перо и чернило «до заката», — так выразился Александр II.

Трубецкой бастион Петропавловской крепости, где Кропоткин находился в заключении

В результате массовых арестов 1874-1875 годов казематы наполнились заключёнными, и одиночество П.А. Кропоткина было нарушено: в соседней камере оказался друг Сердюков, с которым они могли часами общаться, перестукиваясь и используя для этого известный им двоим шифр.
На допросах П.А. Кропоткин категорически отказывался давать любые пояснения, тем самым лишая следствие возможности раздуть дело, имея на руках весьма сомнительные улики. И однажды к нему в камеру зашёл брат Александра II, великий князь Николай Николаевич, с которым они были знакомы и который хотел разговорить Петра Алексеевича в интересах следствия. Только на одно мгновение у П.А. Кропоткина мелькнула мысль, что вот сейчас, может быть, стоит рассказать о трудностях быта русского мужика, что они, царственные особы этого не знают, но у же в следующее мгновение он эту мысль отбросил: конечно, знают и, конечно, менять ничего не хотят, и на дружеские расспросы великого князя Пётр Алексеевич ответил, что все необходимые показания уже дал следователю и к сказанному ему добавить нечего.

К концу второй зимы здоровье П.А. Кропоткина пошатнулось, семь вёрст, назначенные им для ежедневных нагрузок, давались ему всё труднее, табуретка в руках становилась тяжелее. Двухлетняя зимовка без летнего пополнения сил давала себя знать: у него появились признаки цинги. Тогда весной 1876 года его перевели в дом предварительного заключения. Однако легче от этого не стало: спёртый воздух маленькой камеры, большие перепады температур в камере привели к тому, что желудок заключённого перестал принимать пищу. Даже несмотря на то, что ему разрешили приносить домашнюю еду, Петру Алексеевичу удавалось съесть в день лишь кусок хлеба и одно или два яйца. Несмотря на сопротивление прокуроров и тюремного врача, который категорический не хотел слышать ни о какой цинге у него в тюрьме, было проведено профессиональное медицинское обследование, по результатам которого было рекомендовано перевести П.А. Кропоткина в более щадящие условия с доступом к открытому воздуху. И через 10 дней его перевели в Николаевский военный госпиталь на окраине Петербурга, при котором имелась небольшая тюрьма. Ему разрешили ежедневно в четыре часа совершать прогулки в тюремном дворе. На прогулку под тюремный халат разрешали одевать личные вещи. После тюремных двориков, двор лечебницы был огромный: заросший травой двор 300 шагов в длину и 300 в ширину, открытые ворота, через которые было видно улицу и даже прохожих. Смотреть на открытые ворота П.А. Кропоткин себе запрещал, однако план побега он составил и передал друзьям. Подготовка побега заняла около месяца. Побег был назначен на день Петра и Павла. Однако его пришлось отложить — вмешался случай. В день побега очень долго не могли найти шарик нужного цвета, который должен был послужить сигналом, — их в этот день не было в продаже. Среди знакомых был найден старый шарик нужного цвета, но он не летал. Была приобретена установка для производства водорода, но и это не помогло, водород получался сырой, и шар никак не взлетал. Но нет худа без добра — пролетке, которой предстояло забрать П.А. Кропоткина от тюрьмы, на одной из улиц, по которым она должна была ехать согласно плану, преградили дорогу возы, перевозившие дрова для госпиталя. В план побега были внесены поправки, и теперь вместо шарика сигналом к тому, что на улице всё спокойно, должна была служить музыка из дома напротив ворот госпиталя. Во время прогулки, как и в первый раз, на улице показались возы в дровами, поэтому пришлось ждать пока они заедут во двор. После этого П.А. Кропоткин, находясь на своей прогулочной тропинке возле ворот, сбросил халат и побежал, а за ним бросился офицер и три солдата. Но П.А. Кропоткину удалось удержать расстояние, он выбежал в ворота и вскочил в поджидавшую его пролётку. Проехав по улицам, они поехали в ресторан — самый дорогой ресторан «У Додона», где бы П.А. Кропоткина никто не искал. В ту же ночь обыски были поведены у всех знакомых. Арестовали сестру Елену, сестру жены брата, но об этом П.А. Кропоткину рассказали только тогда, когда, находясь в Швеции, он садился на пароход в Англию. Пётр Алексеевич планировал вернуться в Россию через две-три недели, максимум месяцев, но в следующий раз он вернётся в Россию лишь в 1917 году, после февральской революции.

Поселившись в Эдинбурге, Пётр Алексеевич начал искать работу, будучи убеждён в том, что «социалист всегда должен жить своим собственным трудом». Сначала он пишет случайные заметки о русских географических путешествиях в «Times», однако этого не хватало на жизнь. Тогда он переехал в Лондон, где начал работать в отделе заметок журнала «Nature»(29). Гонораров из «Nature» и «Times» хватало на скромную жизнь. Правда, случались такие недели, когда не было новостей или заметки оставались не востребованными редакцией, тогда приходилось довольствоваться чаем и хлебом.
В скором времени друзья из Юрской федерации первого интернационала нашли П.А. Кропоткину постоянную работу, связанную с географией, и он переехал в Щвейцарию. Он поселился в Шо-де-Фон, где принимал активное участие в работе Юрской федерации анархистов.

Осенью 1877 года в одном из участников Гентского социалистического конгресса Швейцарская полиция установила личность П.А. Кропоткина и была намерена арестовать его за нарушение полицейского постановления, которое тот нарушил, назвавшись в гостинице вымышленным именем. П.А. Корпоткина предупредили о готовящемся аресте и возможной выдаче в Россию, и он был вынужден ненадолго снова вернуться в Лондон. Не теряя времени в Лондоне, он занялся изучением истории Французской революции по материалам Бэкингемской библиотеки. Однако на этот раз в Лондоне он надолго не задержался и очень скоро перебрался в Париж, где принял активное участие в возрождении рабочего движения после кровавого подавления Парижской коммуны. В апреле 1878 года за принадлежность к Интернационалу арестовали двух его товарищей: итальянца Косту и француза Педуссо. П.А. Кропоткина избежал их участи только потому, что к этому времени он уже жил под своей настоящей фамилией, а ордер на арест была выписан на фамилию Левашов. Через месяц товарищи вызвали его в Швецарию. И здесь в Швейцарии, на 36-м году жизни, случилось важное событие в жизни Петра Алексеевича: он познакомился со студенткой из Томска, которая приехала на учёбу в Женеву. Звали её Софья Григорьевна Ананьева-Рабинович. Пётр Алексеевич глубоко и серьёзно влюбился, и, несмотря на большую разницу в возрасте, их союз оказался счастливым. На все последующие годы Софья Григорьевна стала для него самым верным и преданным другом, разделив с ним все тяготы жизни в эмиграции(30).

В 1881 году в России, революционная организация «Народная Воля» совершила покушение на Александра II, в результате которого он погиб. Секретные службы считали, что действиями «Народной Воли» руководили из-за границы. Для защиты царя была создана тайная организация «Священная дружина», которая ставила своей целью борьбу с революционерами любыми средствами, и П.А. Кропоткину был вынесен смертный приговор. Швейцарское правительство под давлением внешних сил предписало П.А. Кропоткину покинуть страну. Впрочем, он был к этому готов, и они с женой перебрались в Лондон. Это был самый тяжёлый период пребывания в Лондоне. Социалистическая работа не проводилась, радикальные движения чартистов были разбиты, Но даже в этих условиях, П.А. Кропоткин находил возможность ездить к дергамскими углекопам, читать лекции о русском революционном движении в Ньюкастле, Глазго, Эдинбурге. Однако в 1882 году они с женой, несмотря на угрозу ареста, переехали в Париж. Несмотря на назойливую работу шпионов тайного отделения, П.А. Кропоткин продолжал редактировать журнал «ReVolte», писал статьи «Британской энциклопедии» и для «Newcastle Chronicle». Всё-таки 21 декабря П.А. Кропоткина арестовали и поместили в Лионскую тюрьму. Судебный процесс над анархистами был открытым, и так как судить анархистов за взрывы не могли, поскольку они были к ним непричастны, то решено было судить их за принадлежность к интернационалу. Судебный процесс длился две недели. Анархисты воспользовались этим процессом как трибуной для пропаганды своих идей, их речи печатались центральными газетами. Несмотря на обвинительный приговор, общественность стала на сторону анархистов, в парламент тут же был внесён законопроект об амнистии, который сразу же собрал более сотни голосов. Впоследствии этот закон выносили каждый год, пока, наконец, он не был принят, и всех заключенных по этому делу не освободили.

Во французской тюрьме в аббатстве Клерво П.А Кропоткин провёл четыре года. Поскольку условия политических заключенных отличались от условий уголовников и располагали к работе, Пётр Алексеевич с товарищами использовал эту возможность для организации курсов для заключённых (настоящий университет!), на которых в течение трёх лет сам читал лекции по космографии, геометрии и физике и помогал товарищам изучать иностранные языки. Почти все «слушатели курсов» изучили, по крайней мере, один язык: английский, немецкий, итальянский или испанский. Следует сказать, что уже спустя год пребывания в тюрьме, несмотря на благоприятные условия в Клэвро, здоровье П.А. Кропоткина пошатнулось, поэтому Софья Григорьевна переехала в Клэвро, чтобы быть рядом с мужем — им даже разрешали ежедневно встречаться.

В 1886 году под давлением общественности(31), несмотря на противодействие Александра III, П.А. Кропоткина освободили, и он вместе с женой переехал в Англию, где прожил более чем тридцать лет, покинув её в возрасте 76 лет. Они поселились в маленьком городке Харро, разбили возле домика маленький огород, которым стала заниматься Софья Григорьевна. Сюда же в конце лета пришла трагическая новость из России: брат Александр, после 12 лет ссылки в Сибири, лишённый надежды на то, что ему разрешат уехать за границу или хотя бы поселиться в одном из университетских городов России, покончил жизнь самоубийством. «Тучу мрачного горя», висевшую над домиком П.А. Кропоткиных, развеяло рождение дочери, которую в честь брата назвали Александрой.

П.А. Кропоткин был очень активен в Британии. Он сотрудничал в основанном Кравчинским Обществе друзей русской свободы, вместе с Николаем Чайковским участвовал в заседаниях Славянского общества, в организации «Красного креста» народовольцев, помогал в сборе средств для помощи политзаключённым в России. А когда в январе 1903 года лондонский режиссер В. Фри решил поставить инсценировку по роману Л. Толстого «Воскресение», он пригласил П.А. Кропоткина в качестве консультанта. Премьера спектакля прошла с триумфом, и об этом Пётр Алексеевич сообщил через В.Г. Черткова(32) Л.Н. Толстому. Пётр Алексеевич много писал для научных журналов, издавал свою новую ежемесячную газету «Freedom». Кроме того, систематизировав свои статьи, посвящённые взаимопомощи, он издал книгу «Взаимопомощь как фактор эволюции», которая была его ответом Т. Гексли (защитнику и популяризатору теории Дравина об естественном отборе) на его лекцию о конкурентной борьбе «Борьба за существование: программа»(33). В данной книге Пётр Алексеевич, не отрицая влияния естественного отбора, у которого нет никакой этики, доказал не менее важное влияние внутривидовой и межвидовой взаимопомощи на эволюцию растительного и животного мира.

Его научная работа получила признание учёных, и в 1883 году «Британская научная ассоциация» избрала его своим членом. В 1887 году он поехал на очередной съезд ассоциации в Торонто. Это была его первая поездка в Америку. После конгресса он много путешествовал по Канаде, природа и география которой напомнили ему Сибирь. Там ему пришла на ум неожиданная мысль. Петру Алексеевичу было известно движение духоборов, с которыми он познакомился, ещё живя на Амуре. Он восхищался удивительной эффективностью их коммун как экономических предприятий, которые своим примером доказывали успешность коллективного труда против труда единоличного, хотя он и критиковал их религиозно-сектантскую идеологию, говоря, что «они доказывают... безобразие «религиозного вдохновения» и общества теократического вообще»(34). Узнав о трудностях духоборов в России, П.А. Кропоткин написал статью в журнале «Девятнадцатый век», в которой высказал предположение, что духоборы могли бы переселится в северо-восточную часть Канады, которая по своим климатическим и природным условиям похожа на Сибирь. Статью прочитал Лев Николаевич Толстой и обратился к П.А. Кропоткину с просьбой посодействовать переселению духоборов в Канаду. П.А. Кропоткин тут же написал письмо профессору Мевору в Канаду с просьбой переговорить с Канадским правительством. Разрешение было получено, и в 1899 году 8 тыс. человек переселились в Канаду, в «землю обетованную», где никто не мешал бы им исповедовать свою веру(35).

Сейчас в Канаде насчитывается до 30 тысяч потомков духоборов

Находясь за границей, П.А. Кропоткин всё время искал возможность сблизиться с русским читателем. В 1897 году у него завязывается переписка с Марией Исидоровной Гольдсмит. С 1900 года с группой единомышленников (Ж. Грав, Фани Степняк, В.Н. Черкезов, М.И. Гольдсмит, Э. Реклю), Пётр Алексеевич начал издавать Анархисткую библиотеку. Но первые организованные группы анархистов начали создаваться в России только в 1903 году — в Женеве появилась группа «Хлеб и Воля», издававшая одноимённый журнал. Молодое поколение анархистов относилось к П.А. Кропоткину с почтением, но свой журнал они издавали самостоятельно. Наладить связь с ними так и не удалось. Более того, когда в 5-м номере своего журнала молодые анархисты призвали к террору, П.А. Кропоткин жёстко их раскритиковал, говоря о том, что для анархиста непозволительно призывать к террору в России, находясь в Женеве.

В революции 1905 года П.А. Кропоткин увидел «пробуждение народных масс» и начал готовиться к возвращению в Россию. Он торопил анархистов в Женеве с изданием журнала, рекомендуя им быстрее реагировать на меняющиеся события в России, но вместо этого издательство журнала приостановилось, а участники группы  «Хлеб и Воля» возвратились в Россию, чтобы принять участие в революционных событиях. Пётр Алексеевич вынужден был взять на себя издательство ежемесячного журнала «Хлеб и Воля» в Париже. После разгрома декабрьского вооруженного восстания по России прокатилась новая волна репрессий. В ответ на это анархистские организации начали радикализовываться, и террор стал их основным методом борьбы. Появлялись группы так называемых «безмотивников», «безначальцев». Террор и экспроприация как самые действенные средства борьбы признавались большинством русских анархистов, однако П.А. Кропоткин резко критиковал данные методы. В 1906 году в Лондоне удалось собрать небольшую конференцию из представителей различных анархических групп, на которой он настаивал на том, чтобы конференция приняла резолюцию с осуждением экспроприации(36).

Только в 1917 году П.А. Кропоткин смог, наконец, вернуться в Россию. В Петроград поезд прибыл в 2 часа ночи, а на вокзале его встречала огромная толпа, оркестр, почётный караул, среди встречающих был А.Ф. Керенский и несколько министров его правительства. В Петрограде Пётр Алексеевич много общался с людьми и, если позволяло здоровье, выступал на митингах, много ездил по городу. Керенский, пытаясь заслужить симпатии П.А. Кропоткина, присылал ему элегантные автомобили, однако П.А. Кропоткин от казённых автомобилей отказывался, предпочитая путешествовать на извозчике. Позже, когда Керенский, спасая временное правительство, предложил П.А. Кропоткину занять любой пост в новом правительстве, П.А. Кропоткин с возмущением ответил, что, по его мнению, ремесло чистильщика сапог является более честным и полезным, нежели работа любого министра. Однако в августе П.А. Кропоткин всё же принял участие в государственном совещании в Москве, после которого в Петроград он уже не вернулся. По настоянию врачей он остался жить в Москве, и здесь же его застала Октябрьская революция. Следует сказать, что у Петра Алексеевича было неоднозначное отношение к октябрьским событиям 1917 года: с одной стороны он увидел в них подтверждение того, что рабочие и крестьяне способны самостоятельно совершить социальную революцию(37), с другой стороны, он с огорчением наблюдал, как на место старого режима государственного террора создавался новый режим государственного террора, в связи с чем Пётр Алексеевич неоднократно высказывал свою критику Ленину, и осуждал стремление большевиков к централизации и диктатуре. П.А. Кропоткин пытался развивать идеи федерализма и даже принимал участие в работе Лиги федералистов. В городе Дмитров, куда он вскоре переехал из Москвы, он познакомился с местными кооператорами, наблюдал за их успехами и выступал на их собраниях. При встрече с Лениным Пётр Алексеевич выступал в защиту кооперативного движения, в котором он видел зачатки хозяйственной самоорганизации, однако для Ленина это было движение, в котором якобы скрывались кулаки, помещики, купцы и вообще частный капитал. Расходился он с Лениным и в оценке роли Советов — объединений делегатов рабочих организаций, избранных и контролируемых самими рабочими. Для Петра Алексеевича это были органы самоуправления, которые необходимо было всячески развивать, а для Ленина самостоятельные Советы представляли собой угрозу закрепившейся во власти партии большевиков. И далее в 1918, 1919 и 1920 гг. П.А. Кропоткин несколько раз обращался к В.И. Ленину, высказывая своё отрицательное отношение к террору, критикуя недостаточную, с его точки зрения, самодеятельность Советов, призывая к развитию массового кооперативного движения. «Нужно, необходимо местное строительство, местными силами, — писал он Владимиру Ильичу 4 марта 1920 г.— Без участия местных сил, без строительства снизу — самих крестьян и рабочих — постройка новой жизни невозможна... Чтобы выйти из теперешней разрухи, Россия вынуждена обратиться к творчеству местных сил... И чем скорее будет понята необходимость этого исхода, тем лучше»(38).

Дом в Дмитрове, где после революции жил и работал Пётр Алексеевич.

Ленин в свою очередь предлагал ему переехать в Кремль, обещал кремлевский паёк, но Пётр Алексеевич отказался и вместе с женой и дочерью перебрался из Москвы в расположенный неподалёку городок Дмитров, где в очень суровых, аскетических условиях продолжил усиленно работать над самым важным трудом своей жизни — «Этика Анархизма»(39). Этика, полагал он, это то, что придаёт любой борьбе смысл и что делает эту борьбу социальной. Эта работа так и осталась незавершённой, несмотря на то, что некоторые её части были написаны и даже напечатаны ещё при жизни Петра Алексеевича. В конце концов, его здоровье из-за огромного напряжения и жизни в суровых условиях не выдержало(40), и в январе 1921 года Пётр Алексеевич заболел воспалением лёгких. Из Москвы сразу же, спецпоездом, прислали врачей, продукты. На какое-то время состояние здоровья улучшилось, и он принялся за работу. Однако улучшение было недолгим, и состояние его здоровья вновь стало ухудшаться. Пётр Алексеевич перестал разговаривать и улыбаться. Умер он в полном сознании 8 февраля 1921 г. 10 февраля специальным поездом тело П.А. Кропоткина было доставлено в Москву, где его поместили в центральном зале Дома Союзов. Из тюрем, под честное слово, были выпущены несколько анархистов(41), которые стояли в почётном карауле возле гроба.

Могила Кропоткина на Новодевичьем кладбище Москвы.

Ромен Роллан, знаменитый французский писатель, современник П.А. Кропоткина, автор многих книг о жизни замечательных людей(42), писал: «Я очень люблю Толстого, но мне часто казалось, что П.А. Кропоткин был тем, о чём Толстой только писал. Он просто и естественно воплотил в своей личности тот идеал моральной чистоты, спокойного ясного самоотречения и совершенной любви к людям, которого мятущийся гений Толстого хотел достичь во всю свою жизнь и достигал только в искусстве».

Пётр Алексеевич прожил долгую, интересную и плодотворную жизнь. Был не просто участником и свидетелем переломных моментов истории, но и активно воздействовал на эти исторические события, пытаясь направить их в русло этики анархизма, Именно так — «Этика анархизма» — назывался главный труд его жизни, который так и остался незавершённым. Пётр Алексеевич не пытался быть частью больших и популярных движений, не пытался извлекать личную выгоду из своей популярности. В самые трудные времена он оставался верным своим идеалам и продолжал, несмотря ни на что, высказывать свои мысли и идеи. В какие-то моменты времени казалось, что он находится в стороне от главных событий, в то время как популярные мыслители уводили людские потоки в каком-то другом направлении. Однако только так он продолжал служить ориентиром для тех, кто чувствовал недосказанность, незавершённость и ошибочность популярных течений, и только так он собирал вокруг себя уникальных людей. Его круг общения поражает своей широтой: с одной стороны, он вёл переписку с величайшими учёными, мыслителями и писателями своего времени; а с другой — общался с рабочими типографий, шахтёрами, ткачами, строителями и прочими простыми людьми. Современникам Петра Алексеевича его взгляды казались утопическими, его недруги считали их наивными. Однако развитие социальных наук неизбежно возвращает нас к фактору взаимопомощи, который является единственной альтернативой доминирующей сегодня парадигме конкурентной борьбы, девиз которой «все против всех». После 70 лет забвения интерес к этому человеку опять возвращается. Именно у него мы находим ответы на вопросы, на которые нам не ответили ни политики, ни экономисты, ни социальные эксперименты XX века.
 март 2017 г., Кишинёв, Молдавия.

 КОММЕНТАРИЙ РЕДАКЦИИ.

Непростая и полная противоречий жизнь П.А. Кропоткина как нельзя лучше подходит для понимания самого противоречивого события в судьбе России XX-го века, каким является Октябрьская революция. Тематика журнала «Общее дело» лежит в другой плоскости, и мы не намерены рассматривать все геополитические импульсы и силы, а также личности, без которых это событие могло бы и не произойти, либо произошло бы совершенно по-другому. Мы рассмотрим это событие с точки зрения этики и через призму жизненного пути «дедушки русской революции», П.А. Кропоткина, и дадим оценку анархизму. Прежде всего, следует сказать, что П.А. Кропоткин был настоящим аристократом духа, который, в отличие от большинства людей его сословия, в том числе царей (к династии которой восходил его род) не был равнодушен к судьбе простого народа, посвятив борьбе за новый этически правильный общественный строй всю свою жизнь. Хотя крепостная зависимость в России была гораздо более мягкой формой рабства, чем рабство на Западе, в том числе и в колониях, тем не менее, она, как и монархический строй в целом, противоречила нормальной человеческой этике. Привилегированное положение одного класса людей над другими, чаще всего, является следствием насилия и лжи, но даже полученное честным путём представляет собой  серьёзное искушение, и при отсутствии крепкого этического  или духовного стержня, люди, занимающее это положение, начинают всё больше и больше злоупотреблять им, что в итоге приводит к вырождению общества. Капитализм и демократия с этой точки зрения мало чем отличаются от монархии, феодального или рабовладельческого строя. Просто в первом случае мы имеем дело с неявным, скрытым — экономическим характером зависимости, в отличие от явной физической неволи. Этот нравственный изъян монархии ощущали многие интеллигенты и дворяне в России конца 19-го и начала 20-го веков, поэтому они приняли революцию, несмотря на все ужасы, которые её сопровождали и которые последовали за ней, в том числе самое ужасное — гражданскую войну. Среди принявших революцию и оставшихся работать в СССР В.И. Вернадский, И.П. Павлов (несмотря на свою последующую справедливую критику репрессий), академик, минералог и математик Е.С. Фёдоров, создатель аэродинамики Н.Е. Жуковский, кораблестроитель А.Н. Крылов, поэты А.А. Блок, В.Я. Брюсов и многие другие. И. Сикорский, Ф. Шаляпин, И. Бунин, Н. Бердяев и многие другие были среди тех, кто не принял революцию. Однако не всё так просто и однозначно в отношении этих знаменитых людей к революции: принявшие революцию, критиковали её, а не принявшие, оправдывали. Тот же Н. Бердяев, знаменитый философ, полагал, что революции неизбежны как рок, если в обществе идут процессы культурно-духовного разложения. «Ужасен прогрессивный паралич, но не менее ужасен сифилис, на почве которого он произошёл», — писал он(43). Поэтому, писал он, винить во всём евреев, масонов, интеллигенцию нельзя. Но нельзя во всём винить и буржуазию, дворянство и старую власть. Каждый из живущих тогда людей, полагал он, был причастен к произошедшей трагедии, в которой должна была родиться новая жизнь. Однако мы полагаем, что революционеры и анархисты, в том числе и П.А. Кропоткин, заблуждались в том, что эта новая жизнь зародится сама по себе с устранением классовых различий и наделением крестьян землёй, а рабочих средствами производства. За столетия существования в зависимом положении у крестьян, за некоторыми исключениями, слабо или вообще не развивались этическо-культурно-духовные качества, поскольку каторжная ежедневная работа, алкоголь, безграмотность не способствовали их развитию, а православная церковь не могла дать полноценной духовной пищи, поскольку уже давно разлагалась вместе с дворянством(44). У рабочих ещё меньше было моральных устоев, поскольку их ежедневная работа была не только каторжной, но и отупляющей, а духовную пищу в городе можно было найти гораздо труднее, чем в селе, а проще было найти алкоголь и развлечения(45). Можно ли было рассчитывать на то, что представители высшего класса, лишившись вольготной, паразитической жизни, потеряв своих родных и близких, которые не пожелали уступать революции, забудут про месть и негодование и по совести будут строить новую жизнь с теми, кого они называли чернью, и не будут желать возврата прежнего строя? Можно ли было рассчитывать на то, что рабочие и крестьяне забудут старые обиды по отношению к высшему классу, да и между собой будут устраивать дела по совести, без желания выдвинуться на первые места, не гнушаясь обманом и подлостью, если их общий уровень сознания и духа был так низок? Кровь вызывает кровь, и водоворот гражданской войны захватывал всё больше и больше людей, и казалось, что этому не будет конца. Как могли красные и белые сами прекратить войну, искренне простив друг друга, и начать вместе строить новую Россию? Никак. Гнев достигает своего предела, и гражданская война есть логическое продолжение революции, и закончить её может только ещё большая жестокость, поэтому репрессии есть логическое продолжение гражданской войны. Уже упоминавшийся нами Н.Бердяев писал, что ранее в истории усмирять хаос революции приходилось не дворянству, а самим «сынам революции», например, Наполеону, и Кромвелю, которые должны были проявить ещё большую жёсткость и жестокость, чтобы укротить вырвавшихся на свободу демонов(46). В СССР это пришлось делать Ленину, а потом Сталину. Далее, длительность периода послереволюционных репрессий обратно пропорциональна «объёму» совести тех, кто властью поставлен на место судей. Поэтому нельзя винить во всех репрессиях Сталина, который физически был не состоянии проверить совесть и порядочность каждого «судьи» на всех уровнях власти, а, учитывая огромное количество сил, желавших развалить поднимавшийся с колен СССР, такая проверка вообще была непосильным делом.