Planeta curata

ЖИЗНЬ СЕРАФИМА САРОВСКОГО.

19 июля 1759 г. в семье зажиточного купца Исидора Мошнина родился мальчик Прохор. Родители, хотя и были весьма набожными людьми, полагали, что Прохор пойдёт по стопам отца, как и его старший брат, поэтому его с детства приучали к этому делу. Однако у Прохора не лежала душа к торговле. Некоторые события  в детстве определяют или, можно сказать, предсказывают дальнейшую судьбу человека, и у Прохора случились такие судьбоносные события. Когда мальчику было семь лет, он упал с колокольни. Перепуганная мать подумала, что он разбился, но к своей радости нашла его целым и невредимым. В наше время люди сказали бы: «Родился в рубашке», но в то время люди усматривали в подобных случаях помощь высших сил, и родители решили, что их ребёнок храним Богом. Тем больше было отчаяние матери, когда в 9 лет Прохор тяжело заболел, причём какой-то непонятной болезнью. Ни родители, ни сам Прохор уже не думали, что болезнь пройдёт, но вот ему привиделся сон, в котором Богородица обещала посетить его и исцелить его. И когда через их город проходил крестный ход, мать вынесла его и приложила к иконе, и после этого Прохор начал выздоравливать.

Работа в купеческой лавке с братом не нравилась Прохору, и он всё чаще и чаще подумывал о монашеской жизни. В семнадцать лет, попросив благословления у матери (отца уже не было в живых), он направился сначала в киевский монастырь, а затем, прослышав о Саровской пустыни, устремился туда. Монахи стразу отметили рвение нового послушника, который, будучи крепким от природы, не гнушался физической работы: столярничал, сплавлял лес, заготовлял дрова. В телесном труде он усматривал помощника монаху в его борьбе с унынием и скукой, но и не стремился переусердствовать, считая, что ночью подобает отдыхать, ведь умерщвляться должно не тело, а страсти(1). Во время послушничества, которое продолжалось ни много ни мало, а восемь лет, Прохор часто уединялся в лесу для молитвы и размышлений, так как монастырская жизнь, хотя и удаляла человека от мира, не вполне способствовала глубокому погружению в себя, в тайники своего сердца.

Послушник монастыря — это своего рода кандидат, который должен показать, что он крепок верою и его не пугает монашеская жизнь. В то время монастыри, как институты религиозной работы, были ещё вполне жизнеспособными, и в них многие монахи действительно трудились как физически, так и духовно над преобразованием самих себя, а также и для блага народа. В зависимости от психики «кандидата» жизнь предлагала ему различные испытания его решимости. Вот и послушник Прохор в 1780 г., на третий год жизни в монастыре, тяжело заболел и полтора года провёл в постели. Братья монахи и даже сам настоятель ухаживали за ним; хотели даже позвать врача, но Прохор отказался. И опять ему во сне привиделась Богоматерь, которая, указав на него, сказала сопровождающим её ангелам и апостолам: «Этот нашего рода». После видения наступило выздоровление, а Прохор укрепился в вере, болезнь же свою истолковал как её испытание.

В 1786 г. Прохора постригли в монахи и дали новое имя — Серафим, что означает «пламенный». По-видимому, на выбор имени повлиял характер Прохора и его отношение к духовной и физической работе, к жизни, а также его внешний облик. Он был высокого роста, сильный, у него было полное лицо, несмотря на тот аскетический образ жизни, который он вёл, а также светлая память, бойкое, отчётливое воображение и увлекательный дар слова(2). Инок Серафим обнаружил большую склонность к уединению и рвение в молитве: в ночные часы он часто стоя молился, отчего у него сильно распухли ноги. И хотя ему можно было перейти в больничные кельи, он попросил более сурового, но удобного для него пути-лечения, — жизни в пустыни. Неподалёку от монастыря протекала речка Саровка, вокруг которой рос дремучий сосновый лес. На холмистом берегу реки спасались многие монахи, построив на расстоянии нескольких вёрст друг от друга кельи и ведя там маленькое хозяйство. О. Серафим также построил свою келью на высоком холме и назвал это место Афонской Горой из-за сходства ландшафта. В келье была одна комнатка с печкой, сени, крыльцо, рядом огород с забором, а потом появился и пчельник. Уединившийся о. Серафим занимался физическим трудом: колол дрова и отапливал помещение в зимнее время, а в тёплое время работал на грядках, чтобы по как можно больше обеспечивать себя едой и даже угощать приходивших к нему братьев. При этом он терпеливо переносил мороз, ибо ходил в одной и той же тонкой одежде, а летом — укусы комаров, которых было бесчисленное количество из-за близости реки и болот. Во время телесных трудов часто впадал в состояние благодушия, отчего пел священные песни, а иногда настолько погружался в себя, что полностью прекращал работу. Кроме этого, о. Серафим читал много книг, чтобы возвышаться умом и душою(3). Практиковал о.Серафим и умную молитву. Это повторение молитвы не вслух, а в сердце. После определённого времени необходимость в повторении молитвы отпадает, поскольку человек как бы узревает Высшего сердцем.

О. Серафим ограничивал себя в еде. Он брал из монастыря хлеба на неделю, часть которого отдавал пустынным животным(4). Впоследствии он приучил своё тело питаться только овощами со своего огорода. Это были картофель, свёкла, лук и трава сныть. Рассказывая о своём питании одной из сестёр Дивеевской общины, он говорил, что просто рвал эту траву, клал в горшок, добавлял в него воды и ставил в печку — выходило славное кушанье. А на зиму он сушил эту траву. Так более двух с половиной лет он питался практически этой травою! Для монаха очень важен режим и самоограничение в питании и сне. Позже, давая наставления другим монахам относительно питания и сна, он рекомендовал за трапезой не смотреть и не осуждать, кто сколько ест, но сосредотачиваться в себе. В обед есть досыта, а за ужином повоздержаться. Кроме того, в среду и в пятницу, по возможности, есть только один раз в день. Задача постящегося заключается в том, чтобы не терять контроль над собой, и, когда настаёт час трапезы, не предаваться ненасытному вкушению и телом, и умом. Утром и вечером он советовал ставить самовар и пить горячую воду, так как горячая вода очищает и тело, и душу, а вот питие чая он не приветствовал. Спать он рекомендовал ночью четыре часа (с десяти до часу), однако, если это трудно, можно ещё немного поспать днём. Такой режим питания и сна, по его мнению, необходим для успокоения головы. Монах, придерживающийся такого режима, будет не уныл, а здоров и весл. Сам же о. Серафим подвизался против сна гораздо строже. В последние годы жизни он вообще спал сидя на полу, спиной прислонившись к стене и протянув ноги. Иногда он клал голову на камень или на деревянный обрубок. Временами спал на мешках, кирпичах и поленьях, бывших в его келье. А ближе к смерти, он начал спать так: становился на колени и спал ниц к полу на локтях, поддерживая руками голову.

Однако вернёмся к началу его подвижничества. В глухом лесу на полпути к пустынной келье о. Серафима был большой гранитный камень. О. Серафим по примеру других христианских подвижников приходил в ночные часы молиться на нём. Молился он либо стоя, либо на коленях, и чтобы днём тоже можно было продолжать моление на камне, он принёс камень поменьше к себе в келью. Говорят, что о. Серафим молился на камне 1000 дней и ночей, а камень, который  находился в его келье, протёрся от его коленей. Однако от этого стояния и от ночных подвигов у о. Серафима возобновилась болезнь, и он решил прекратить стояние на камне, чтобы не изнурять силы душевные и телесные. В своих наставлениях он говорил, что «выше меры подвигов предпринимать не должно, а стараться, чтобы друг — плоть наша — был верен и способен к творению добродетелей. Надобно идти средним путем, не уклоняться ни на десно, ни на шуе и давать духу духовное, телу — телесное, для поддержания временной жизни потребное»(5).

Удаляясь в пустынь, монах подвергается сильным психологическим испытаниям, которые ниоткуда извне не берутся, а проявляются из него самого или из мира, часть которого любой человек в большей или меньшей степени носит в себе. Просто-напросто, в тиши пустынной кельи они ополчаются против подвижника, принимая в зависимости от его психики различные образы: животных, бесов, женщин(6). Монах уходит от мира и монастыря в пустынь, чтобы эта битва произошла скорее и чтобы скорее он вышел из неё победителем. О. Серафим говорил: «Мы избегаем не людей, которые одного с нами естества и носят одно и тоже имя Христово, но пороков ими творимых… живущий в пустыне должен быть как бы распятым на кресте; в монастыре иноки борются с противными силами, как с голубями, а в пустыне, как с львами и леопардами»(7). И хотя эти все сражения происходят в сознании человека, однако раны в этих сражениях могут быть вполне реальными. О. Серафиму виделись и слышались бесы, звери, стремившиеся прорваться к нему в келью, но он оставался стойким, и они отступали. Впоследствии о. Серафим расскажет одному монаху, как однажды, когда он молился о спасении одной потерянной души и ему позволено было вытащить её из плена тёмных сил, последние, не стерпев этого, излили на него свою злобу, и у него на спине между лопатками образовался шрам от нанесённой ему язвы, который так и остался у него до самой смерти(8).

Однако в один день на о. Серафима напали не бесы из тонкого мира, а вполне реальные люди. О. Серафим рубил дрова в лесу неподалёку от своей кельи. К нему подошли трое разбойников, которые полагали, что раз к о. Серафиму ходят люди, то они приносят ему деньги. Хотя о. Серафим был крепок и вооружён топором, он поступил согласно духу своего звания. Бросив топор, он сказал им: «Делайте то, что вам надобно». Один из разбойников взял топор и обухом ударил о. Серафима, потом его били кулаками и ногами, волокли в келью. Там его связали. Обыскивая келью в поисках денег, они разломали печь, стол и, в конце концов ничего не найдя, убежали. Придя в себя, о. Серафим, прежде всего, помолился, чтобы Бог простил их, затем с трудом развязался и пошёл в монастырь. Когда монахи увидели его, они ужаснулись. У него были выбиты несколько зубов, волосы на голове и на бороде были в крови. В монастыре он семь дней не принимал ни воды, ни пищи. Врачи, которых монахи позвали в монастырь, обнаружили, что у него проломлен череп, перебиты рёбра, оттоптана грудь, и всё тело по разным местам покрыто смертельными ранами. Они удивлялись, как он вообще остался в живых. Хотели его лечить, но о. Серафиму опять было видение Богородицы. Она остановилась у его одра и сказала, обращаясь к лекарям: «Что вы трудитесь?». Потом, обращаясь к о. Серафиму, сказала: «Сей от рода нашего». Тогда о. Серафим очнулся и отказался от лечения. И действительно, после этого видения он пошёл на поправку, однако до конца оправиться так и не смог: согбенность, которая ещё ранее возникла у него из-за травмы при работе с лесом, ещё более усилилась, и он ходил, поддерживая себя палкой. Крестьяне, напавшие на него, были найдены. О. Серафим сам их простил и настоятельно просил, чтобы их не наказывали, иначе он оставит Саровскую обитель. Однако, по свидетельствам, их самих настигла беда: их дома сгорели в пожаре, и они пришли со слезами на глазах к о. Серафиму просить прощения(9).

В конце 1807 г. умер настоятель монастыря Исаия, с которым о. Серафим часто вёл беседы и который до последнего часа, даже будучи не в силах ходить, стремился к о. Серафиму в пустынь (монахи возили его на тележке). После смерти настоятеля о. Серафим решил принять обет молчания. Позже в своих духовных наставлениях он скажет, что ничто так не содействует стяжанию внутреннего мира, как молчание, и, сколько возможно, непрестанная беседа с собою, и редкая с другими. «Признак духовной жизни — когда человек погружает ум внутрь себя и имеет делание в сердце своём. Когда человек придёт в мирное устроение, тогда он может от себя и на прочих изливать свет просвещения разума»(10). Вообще для сохранения внутреннего человека о. Серафим советовал удерживать язык от многословия: «муж же мудр безмолвие водит». Когда монах из монастыря приходил к нему в пустынь с запасом еды на неделю, о. Серафим не выходил к нему, а монах просто оставлял мешок с едой в сенях. Если о. Серафим встречал кого-нибудь в лесу, он падал ниц и стоял на коленях до тех пор, пока тот человек не уходил. Если попытаться объяснить, с точки зрения современного человека, принцип действия молчальничества, то можно сказать, что такая внутренняя работа над собой и исправление своих недостатков является самой настоящей переплавкой психики, в результате которой ненужные шлаки сжигаются и удаляются, а внутренний человек, высшая натура, обладающая сверхспособностями, неуязвимая для страстей, себялюбия и греха, готовая к выполнению своего высшего долга, полностью заполняет собой смертное тело. О. Серафим говорил, что молчанием истребляется гордость и приобретается смирение, и: «Когда мы в молчании пребываем, тогда враг, дьявол, ничего не успеет относительно к потаённому сердца человеку, сие же должно разуметь о молчании в разуме».

Через некоторое время новый настоятель и монахи монастыря решили приобщить его Святых тайн, поэтому о. Серафим прервал обет молчания и вернулся в монастырскую келью. Однако и здесь он хотел сохранить уединение, в связи с чем начал вести затворническую жизнь, т.е. он не выходил из кельи и ни с кем не общался. Воду и пищу (только толокно и рубленую капусту) ему доставлял брат-монах, а затворник, чтоб никто не видел его, накрывал себя большим полотном и выходил к пришедшему. В это же время, чтобы не заботиться о смерти, яснее её представлять и ближе видеть её перед собой, о. Серафим попросил сделать для него дубовый гроб и поставить его в сенях кельи. Здесь он молился и готовил себя к исходу, а насчёт гроба просил, чтобы похоронили его в нём. Так о. Серафим прожил в затворе пять лет. По прошествии пяти лет он ослабил затвор, и к нему начали приходить люди с ранней литургии до восьми часов вечера. У него открылся дар прозорливости и исцеления. Люди обращались к нему с разными просьбами: дать наставление, исцелить от болезни или даже просто помочь найти пропавшую лошадь. Объясняя свою прозорливость и способность давать людям правильные советы, о. Серафим говорил, что он является лишь проводником воли Высшего: он, доверившись этой воле, передаёт лишь то, что первым приходит ему на ум. «Как железо ковачу, так я предал себя и свою волю Господу Богу: как Ему угодно, так и действую; своей воли не имею, а что Богу угодно, то и передаю»(11), —  говорил он. Однако о. Серафим признавал, что в начале этой работы у него бывали и такие случаи, когда он давал советы, решая лишь своим умом; тогда происходили ошибки.

Поскольку здоровье о. Серафима по-прежнему было слабым (у него всё ещё болели ноги от стояния), ему посоветовали больше находиться на свежем воздухе и двигаться. Помолившись Богу, он попросил разрешения выйти из кельи и поселиться в другом месте. В свою прежнюю пустынную келью он не вернулся, так как она находилась далеко от монастыря в пяти верстах, поэтому он поселился в келье недавно скончавшегося монаха, которая находилась ближе к монастырю. Он вновь завёл себе огород и выращивал на нём овощи для себя и гостей. Возле кельи был родник и о. Серафим трудился у него: убирал вокруг, носил из реки камешки и устилал ими дно. Когда его спрашивали, зачем он это делает, он отвечал словами Ефрема Сирина: «Я томлю томящего мя». Вода в этом источнике обладала целебными свойствами; она не портилась, даже если очень долго стояла в закупоренных сосудах. В беседе с одним монахом о. Серафим как-то обмолвился, что вода стала целебной в ответ на его молитвы. Приходившим к нему больным он предлагал умыться или даже облиться водой из источника, и люди излечивались от разных болезней. Даже когда вспыхнула эпидемия холеры, люди выздоравливали, выпив воды из этого источника. Несмотря на то, что о. Серафим исцелял приходивших к нему больных; он считал, что болезни бывают для блага человека, так как тело раб, а душа царица, поэтому если тело берёт верх, то из милосердия человеку посылается болезнь, чтобы благодаря ей ослабели страсти и человек пришёл в себя. Иногда сама болезнь телесная рождается из-за страстей, и если отнять грех (её причину), то отступит и болезнь(12). Это же относится и к душевному состоянию, которое у людей мирских, подверженных страстям, очень часто отравлено унынием. «Кто победил страсти, тот победил и печаль», — говорил он, — «а побеждённый страстями не избежит оков печали. Как больной виден по цвету лица, так обладаемый страстью обличается от печали. Кто любит мир, тому невозможно не печалиться. А презревший мир всегда весел». Он советовал всем тем, кто находится в отчаянии и унынии вспоминать слова апостола Павла: «Всегда радуйтесь, непрестанно молитесь, обо всём благодарите»(13). Ведь многие люди, кто ропщут на свою участь, не понимают, какое кощунство они совершают и что у них может отняться то, что, как им казалось, было в тягость, но без чего жизнь оказывается ещё тяжелее. Так, одна вдова, у которой было трое маленьких детей, роптала на свою горькую долю и обратилась к о. Серафиму за благословлением и советом. Старец посоветовал ей не роптать на своё горе, которое скоро кончится. Через неделю двое из детей умерли, а когда вдова вновь пришла к старцу, чтобы он разрешил её недоумение, он сказал: «Молись Заступнице Пресвятой Богородице и всем святым: клятвою детей своих ты много оскорбила их. Покайся во всём духовному отцу твоему и вперед укрощай гнев свой, чтобы не быть великою грешницею. В последний раз благословляю тебя: только ты прости их».

В новой пустыне о. Серафим начал ещё активнее принимать людей, и богатых, и бедных, всем кланялся до земли и, благословляя, сам целовал руки даже у непосвящённых людей. О. Серафим никого не укорял, да, он говорил правду и обличал, но делал это кротко и проникновенно, проникнувшись смирением и любовью. Ко всем приходящим к нему обращался словами «Радость моя!», в любое время года приветствовал словами «Христос воскресе!». Хотя О. Серафим в начале своей подвижнической жизни избегал общения с женщинами и даже просил благословления в этом настоятеля монастыря, в результате чего дорога в его пустынь оказалась преграждённой поваленными в бурю деревьями, что сделало невозможным доступ к ней слабому полу, впоследствии, когда он стал живым мертвецом для мира и страстей, он принимал всех без ограничений, в том числе и женщин разного возраста и семейного положения. Именно благодаря о. Серафиму в селе Дивеево возник женский монастырь. Часто приходившие к нему больные женщины после излечения направлялись жить именно туда. Сёстрами по его совету становились не только те женщины, которые исцелились от болезни, но и те, кто просто хотел получить наставление. Однако, следует отметить, что о. Серафим не был противником семейных отношений. Он благословлял семейные отношения и стыдил тех, кто оставлял семью ради странничества или отшельнической жизни. Бывало так, что, прозревая будущее, одним женщинам он советовал идти в монастырь, а другим выходить замуж, причём они, придя к нему, желали обратного, но время показывало, что его наставление было верным. Общение о. Серафима с женщинами становилось предметом злословия и зломыслия: видя, как много женщин разного возраста посещают о. Серафима, некоторые монахи и крестьяне позволяли себе неподобающие мысли и слова, однако о. Серафим был мёртв для мира(14), а поскольку мог читать чужие мысли, часто стыдил пришедших к нему и подумавших худое, в чём те непременно раскаивались.

Не все могли прийти к о. Серафиму. Поскольку старец обладал даром прозорливости и ведал сердца людей, он не допускал к себе худых людей и другим советовал их избегать. Так, если к нему приходил человек с худыми мыслями и натурой, о. Серафим мог просто не выходить к нему, чем очень удивлял сопровождавших пришедшего, который были убеждены в набожности и искренности намерений волка в овечьей шкуре. Для о. Серафима такие «люди» были физическим воплощением тёмных сил, с которыми он сражался до крови в своей келье(15).

Интересно, как о. Серафим однажды объяснил различие между религиозной теорией и практикой. Как-то раз некий священник привёл к о. Серафиму профессора, преподававшего в семинарии одну из наук богословия, который хотел принять от старца благословление на вступление в монашество. О. Серафим не давал на эту просьбу никакого ответа, и когда священник заметил об этом, он спросил, не нужно ли профессору ещё поучиться чему-нибудь. И когда священник начал убеждать о.Серафима, что профессор знает православную веру, тот сказал, что профессор «искусен сочинять проповеди, но учить других так же легко, как с нашего собора бросать на землю камешки, а проходить делом то, чему учишь, все равно, как бы самому носить камешки на верх собора. Так вот какая разница между учением других и прохождением самому дела»(16). Путь монаха труден и не каждого о. Серафим благословлял на него. Но если человек решался, то о. Серафим давал советы, как преуспеть в этой трудной работе. «Монах должен ежедневно выметать свою избу и непременно хорошим веником. Он должен учиться творить умную молитву сердечную молча, дыша через нос. Однако одна внешняя молитва недостаточна: те монахи, которые не соединяют внешнюю молитву с внутренней, — не монахи, а чёрные головёшки. Монах должен избегать как «геенского огня галок намазанных (женщин)», которые часто сбивают его с пути. Также он должен помнить, что «истинная мантия монашеская есть разумное перенесение клеветы и напраслины: нет скорбей — нет и спасения». Монах всё должен делать потихоньку, полегоньку и не вдруг; «добродетель — не груша, её вдруг не съешь»(17).

Смысл же и цель христианской жизни для обычных людей,  по мнению о. Серафима, заключался в не в том, чтобы молиться, поститься и быть бдительными, что необходимо, но само по себе недостаточно. Главная цель христианской жизни заключается в стяжании духа святого, с приходом которого в душе человека возникает тишина и мир. В беседе с помещиком Мотовиловым, который всё никак не мог понять, чтo означает это стяжание, о. Серафим, взяв его за плечи, смог передать ему это душевное и физическое состояние мира, которое тот почувствовал, как нестерпимый свет из глаз старца, невыразимый мир и теплоту в душе, необыкновенную сладость, необыкновенную радость в сердце, теплоту необыкновенную, хотя на дворе была зима и падал снег, и необыкновенный запах, который у него ассоциировался с духами из лучших модных магазинов(18). Так психика Мотовилова пыталась переложить на привычные для него образы явление иного плана. К сожалению, опыт сей помещик Мотовилов не сохранил(19), и свидетельство об этом, записанное им в своей рукописи, лежало в пыли на чердаке среди другого хлама, где её по счастливому стечению обстоятельств нашёл  и восстановил С. Нилус.

Как и многие подвижники, о. Серафим был заранее готов к своему исходу. Как мы уже писали выше, за годы до этого события, он попросил сделать ему гроб, на котором сидел и размышлял об этом часе. Также он заранее, ещё при выходе из затвора, выбрал себе место для могилы. 1 января 1833 года (по старому стилю) он пришёл на литургию, по окончании которой простился со всеми, всех благословил, поцеловал и, утешая, говорил: «Спасайтесь, не унывайте, бодрствуйте: нынешний день нам венцы готовятся». Один из монахов заметил, что в течении дня о. Серафим три раза выходил на то место, которое было указано им для погребения и, оставаясь там долгое время, смотрел на землю. Вечером монахи слышали, как он пел в своей кельи пасхальные песни. Наутро монахи почувствовали запах дыма из кельи, и так как о. Серафим не отвечал, они рванули дверь, сорвав её с крючка, и вошли внутрь. В комнате был сумрак и дым: некоторые вещи тлели от упавшей свечи. Самого старца не было видно, но когда зажгли свечу, то увидели, что он стоял в обычном своём белом балахончике перед иконой Богоматери «Умиление» на коленях с руками, сложенными крестообразно на груди. Думали, что он спит и начали будить его, но оказалось, что он умер; в таком положении он окончил свою подвижническую жизнь. Вот так ушёл один из последних истинных христианских подвижников(20), который всей жизнью делами, мыслями и словами показывал, какой должна быть настоящая духовная  работа и каковы её плоды.

 март 2015 г.
Редакция журнала «Общее Д